«Анна Каренина», инсценированная и поставленная Андреем Житинкиным, -- спектакль, которым режиссер намеревался открыть «русский сезон». Вероятно, он чувствовал, что перебарщивает со своим декадентством, с Уайльдом и Ведекиндом, но взялся за ум с пагубным опозданием. Еще до премьеры стало известно: директор театра Илья Коган отказался продлевать контракт с Житинкиным. Театр в очередной раз остался без главного режиссера, а постановщик вернулся в стан вольных художников.

В отношении Ильи Когана к режиссерам есть нечто похожее на безжалостный азарт мальчишки, возящегося с заводными игрушками. Самый смак для него -- узнать, что у игрушки внутри: развинтить, выпотрошить, а потом выбросить скучные обломки. Чем проще игрушка, тем меньше Коган с ней возится. На Житинкина ему хватило одного сезона. Изгнаннику можно посочувствовать, но можно его и поздравить: компания «пострадавших от Когана», в которую он ненароком попал, -- это хорошая компания.

Звезда Житинкина взошла и засияла во второй половине 90-х, когда в театр постепенно стала возвращаться публика: а) уставшая от голой развлекухи; б) дурно образованная, но тянущаяся к культуре хотя бы на уровне «сделайте нам красиво»; в) платежеспособная, а стало быть, твердо намеренная диктовать театру свои вкусы. К счастью, Житинкину и его постоянному художнику Андрею Шарову публика ничего не должна была диктовать. Их творческие запросы совершенно совпали с социальным заказом.

Придя на спектакль Житинкина, публика знает, что ей обязательно покажут что-нибудь изящное и возвышенное (точнее, совпадающее с ее представлениями об изяществе и возвышенности), но не будут докучать моралью строгой -- «грузить», «напрягать» и т.д. Так, должно быть, и надо. Театру легче всего сохранить за собой амбиции жизнеучительства, исполняя обязанности лакея-гувернера при великовозрастном недоросле -- хорошо бы при Петруше Гриневе, да вряд ли, скорей уж при Митрофанушке.

Я не знаю, насколько зазорна такая роль для искусства вообще; что до Житинкина -- ему она по сердцу. Сегодня он ключевая фигура нашего поп-театра. Он более последователен, чем лидеры Ленкома и «Сатирикона» (никаких интеллигентских рефлексий!). Он не окружает себя ореолом эрзац-элитарности, как прирожденный эксцентрик и хороший ремесленник Мирзоев. Он успешно дистанцировался от чистой развлекательности а-ля Леонид Трушкин и от принадлежности к субкультуре а-ля Роман Виктюк (привкус гомоэротичности в спектаклях Житинкина несомненен, но это лишь привкус, приправа, у Виктюка же она давно подается как основное блюдо). Говоря по-нынешнему, Житинкин очень успешно себя позиционировал.

К спектаклю «Анна Каренина» некорректно подходить с привычными для театрального критика мерками. Его нужно рассматривать как явление поп-культуры. К этому обязывают и инсценировка, и постановка, и декорации, и костюмы, и более всего стиль актерской игры, которую правильнее назвать экзальтированно-бездушной.

Это говорится отнюдь не в порицание: речь идет не о фальши, а о поверхностности и манерности, возведенных в принцип. Актеры в спектакле Житинкина играют с нескрываемым кокетством, с максимально возможной агрессивностью и с минимальной степенью искренности: точно так же, как женские поп-группы («Стрелки», «Блестящие» и пр.) исполняют песни о несчастной любви. Стоит отметить, что наиболее бурные аплодисменты по окончании спектакля достаются не Евгении Крюковой (Анна Каренина), а Олегу Вавилову, играющему мужа героини. В ряде сцен Крюкова выбивается из общего рисунка. Ей не удается до конца вытравить из своей игры живое чувство, а оно столь же неуместно в спектакле Житинкина, как сам Лев Толстой с его мыслями о смысле жизни и долге человека. Образованный читатель должен помнить, что в романе эти мысли связаны с сюжетной линией Константина Левина; понятливый театрал без труда догадается, что такого персонажа в спектакле Житинкина попросту нет. Его, положим, не было и в каноническом спектакле Немировича-Данченко, но надо уточнить, по каким причинам. В 1937 году оглашать со сцены идеи Толстого-Левина было делом крайне несвоевременным и опасным даже для МХАТа; в 2003 году эти идеи отсекаются как занудное морализаторство.

Хотелось бы сказать, что в своем спектакле Андрей Житинкин возвращается от канонического текста «Анны Карениной» к раннему черновому варианту, от многоуровневого «семейного эпоса» -- к простому линейному сюжету: «неверная жена и вся драма, происшедшая от этого», как писала о мужнином замысле Софья Андреевна Толстая (март 1873). Это было бы похоже на правду -- потому хотя бы, что в черновике Каренин, Вронский и даже Стива Облонский куда обаятельнее, чем в окончательной редакции. То же и в спектакле: Стива (Александр Терешко) искренне желает всем добра, Вронский (Александр Ефимов) от всей души любит Анну и нежно за ней ухаживает, пока хватает сил и терпения, а Анна с каждым днем становится все придирчивее и капризнее (под конец она совершенно несносна -- злая, сварливая неврастеничка). Однако все это неправда. Житинкину вообще нет дела до текста -- он приноравливает сюжет к господствующему «среднему вкусу» (культурному выбору призрачного «среднего класса») и делает это с должной бесцеремонностью. Его инсценировка -- скучная вереница диалогов с редкими вкраплениями статичных групповых сцен. Фабула движется вперед с удручающей мерностью, ритм спектакля однообразен донельзя (аналогом опять же служит эстрадное «умца-умца, умца-умца»). Всплески чувств столь ненатуральны, что актерские жесты без ущерба можно было бы заменить табличками: «рыдает», «вскрикивает», «заламывает руки», «гневно отворачивается» и т.п. Таких табличек потребуется десятка полтора, и артисты могут пользоваться ими по очереди. Зрители же могли бы обойтись всего двумя: «подавляет зевок» (используется по ходу спектакля) и «аплодирует» -- применяется при появлении паровоза, который слишком долго заставляет себя ждать.