В суровой элегии «Безумных лет угасшее веселье...» Пушкин выражает надежду, что остаток дней ему все-таки скрасят наслаждение искусством («вымыслом») и любовь. Поэт не уточняет, правда, имеет он в виду радость собственного творчества или сильные впечатления от чужих произведений. Но для сегодняшнего разговора эта неопределенность даже и кстати, поскольку сейчас уважаемые, талантливые и проницательные эксперты равно невысокого мнения как о читателях -- любителях современного вымысла, так и о его творцах, считая первых профанами, а вторых -- прожженными профессионалами-беллетристами или простодушными рутинерами.

О беллетристах не теперь -- мне хотелось бы поговорить о рутинерах, вернее, о «рутине».

В нынешней вымышленной прозе, претендующей на серьезность, знатоки наметанным глазом угадывают родство с товаром second hand и предрекают или даже констатируют окончательное вырождение такого рода словесности, проча на ее место non-fiction. Против фактов не попрешь и крыть почти что нечем. Но осознаем все-таки «размер потери». С чем мы расстаемся безвольно, как загипнотизированные, и что получаем взамен?

Добро бы у нас вовсе отпала потребность в традиционной духовной пище -- плодах фантазии. Вряд ли. Держим мы свою голодовку не лучше Васисуалия Лоханкина, время от времени подкрепляя силы классикой, а эстетический диатез от решительного перехода на новый духовный рацион пытаемся подлечить, используя нехудожественные жанры (переписку, дневник, маргиналии, филологические заметки и т.д.) не по назначению, а как художественные -- как бы художественные.

Но самую драматичную переписку, самый пронзительный дневник, самые тонкие и точные заметки по случаю отличает и сближает одно -- ослабленный эстетический заряд. Художественный эффект в полную меру и не предполагался авторами так называемых «человеческих документов» -- пусть даже и вышли они из-под пера талантов и непревзойденных стилистов. Балерина ходит, садится, стоит в очереди к прилавку и спешит на электричку пластичней и краше простой домохозяйки и этим можно полюбоваться, но во всех перечисленных случаях она не занимается искусством. В ее телодвижениях нет целенаправленных усилий таланта; значит, целое измерение -- замысел -- упразднено за ненадобностью. Тютчев, конечно, сказал: «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется...» -- но сказал-то он «как», а не «какое»!

Помимо отсутствия эстетического замысла, документальным и склонным к документалистике жанрам по определению приходится обуздывать воображение. Разумеется, у творческих людей фантазия и вымысел просачиваются всюду, но в non-fiction они дают о себе знать не напрямую, а по касательной -- то как ложная память, то как прямая корысть и подтасовка фактов, то как издержки энтузиазма и т.п. Аналогия с бытовой пластикой балерины опять же уместна, потому что в non-fiction нет и быть не должно принципиальной установки на игру воображения -- оно и теплится постольку-поскольку, вполнакала. Зато окорачивают автора в документалистике самые что ни на есть посторонние по отношению к искусству поводы: причинно-следственная связь реальных фактов, а не логика игры; приличия и такт (хотя в последнее время нередки попытки нарушением нравственных норм возместить нехватку артистизма) и другие совершенно нехудожественные резоны.

Между тем оптика «магического кристалла» не только не замутняет изображаемую коллизию или характер, а, напротив, проясняет, наводит на резкость. Известно, например, что старый князь Болконский «списан» с Ивана Яковлева, отца Герцена -- одного из самых запоминающихся героев «Былого и дум». Ну и у кого вздорный старик-аристократ получился живее -- у хроникера или у сочинителя? И дело, сдается, не только в том, что у гениального Толстого «описание» персонажа получилось лучше, чем у талантливого Герцена, а в том, прежде всего, что гений одними фактами не довольствуется, ему дано взглянуть на реальные события с расстояния вымысла и увидеть их в истинном свете, а для таланта действительность исчерпана фактами и их анализом.

Кажется, слова Пастернака, что «метафоризм -- естественное следствие недолговечности человека и надолго задуманной огромности его задач», а импрессионизм, который «извечно присущ искусству», -- «это выражение духовного богатства человека, изливающегося через край его обреченности», верны и расширительно -- по отношению к игре художественного воображения вообще.

Здесь становится горячо, потому что вопрос, как говорится, стоит ребром: либо представление о смысле применительно к жизни -- бредни, категория в принципе вымышленная, не соответствующая положению вещей; либо только извне и сверху, в полете воображения нам удается изредка ощутить -- нет, не смысл реальности, но нечто, примиряющее с его отсутствием.

В первом случае беспросветное уныние -- единственно возможная и даже здоровая реакция человека на тщету собственной участи; во втором -- остается-таки надежда, что сама антиномия «смысл--бессмыслица» всего лишь ребус, вроде головоломки про переправу волка, козы и капусты, на решении которого свет клином не сошелся. И в шедеврах вымысла выход из тупика логики иногда предчувствуется.

Вот ведь о чем в конце-то концов идет речь, а вовсе не о простой смене литературных формаций!

Я совсем не сторонник хрестоматийной «художественности»: она по достоинству занимает свое место в веренице ряженых -- бок о бок с воскресшими как ни в чем не бывало дворянством, казачеством и прочими «ваньками-встаньками». И не нравится мне выглядеть этаким ревнителем и блюстителем: сотрясение воздуха -- слабый довод, а других аргументов не густо. Но хорошо бы давать себе отчет, что, беззаботно «делая ручкой» художественной интуиции и радостно беря сторону литературы факта, мы празднуем свою же метафизическую уступку, подыгрываем кому угодно, только не себе.

Зрелость, могут возразить, всегда расстается со сладкими иллюзиями юности -- на то она и зрелость. Пусть, если это и впрямь зрелость... А если -- немощь и упадок, временные, хочется думать? Честнее и добросовестней, на мой взгляд, не возводить самолюбиво нынешний расклад сил в ранг объективного процесса -- чего доброго, мы накаркаем, и нашими стараниями процесс действительно станет объективным и необратимым.

Но даже если специалисты с цифрами в руках докажут, что песенка вымысла спета, -- я не готов еще, мне как-то пока неохота выходить навстречу бравому победителю с хлебом-солью на вышитом полотенце.