Премьера трех первых серий проекта "Российская империя" обошлась без неожиданностей. Канон историко-культурных программ НТВ незыблем. Ленин и Пушкин, "Семнадцать мгновений весны" и послесталинский СССР, Набоков и Андропов сервируются по одной рецептуре: трюизм чуток сдвигается ("все сложнее"); произвольно монтируются "вкусные" эпизоды; позицию главного героя занимает "культовый" ведущий.

Три вечера зрители наблюдали не столько за Петром I (две серии), Анной Иоанновной и Елизаветой Петровной (серия третья), сколько за тысячеискусником Леонидом Парфеновым. Он плавал на надувной лодочке по Яузе (от Преображенского до Кукуя), ездил в малолитражке по Голландии, скакал на лошади, лазал по дворцовым крышам и крепостным стенам, палил из пушки, пил пиво под Полтавой и минеральную воду на бельгийском курорте, раскуривал трубку в Лондоне, подходил к газетному киоску в Берлине, оживлял пейзажи и архитектурные ансамбли Латвии (дворцы Бирона), Польши (крепость Кольберг, взятая русскими войсками в Семилетнюю войну) и Италии (в Неаполе скрывался царевич Алексей, а Везувий всегда хорош). Непонятно, почему он миновал Париж (Петр посещал), Стокгольм (Карл XII был главным петровским супостатом), Стамбул (с турками мы тоже воевали), остров Ява (туда плавали корабли Ост-Индской компании, на верфях которой вкалывал царь-плотник) и луну, на которую Петр наверняка смотрел в телескоп. Впрочем, впереди пятнадцать серий, то есть тьма-тьмущая военных, дипломатических, торговых и культурных контактов Российской империи с иными народами и государствами, так что есть шанс увидеть Парфенова в Версале, Хельсинки, Иокогаме, Вене, Сан-Франциско, Пекине, на Аляске, Мальте и острове Святой Елены...

Событийная пестрота стоит географической: моды и войны, заводы и амуры, казни и яства, европейская политика и царские потехи -- и все ровнем-гладнем, на одной быстрой и ироничной интонации. Кадры из советских исторических фильмов, старинные гравюры, смешные мультяшки, цитаты из современников и историков, многозначительно изрекаемые Аллой Демидовой, натурные съемки и... Парфенов, Парфенов, Парфенов. Умный такой. Независимый, ироничный. Дивящийся чудесам и тонко намекающий: ничего-то у нас в России не меняется, сплошная кунсткамера.

Но если мыслить историю свалкой курьезов, набором красивых картинок и диковатых анекдотов, то вопросы о смысле происходящего, о развилках и альтернативах исторического движения, о потерях и обретениях отпадают сами собой. Всякий экспонат кунсткамеры сам по себе любопытен (чаще ужасен, иногда прекрасен) и случаен. Случайно Петр сменил южное направление российской экспансии на северное. А что с 1710 года вновь с Турцией воевали, что понесло Петра в злосчастный Прутский поход, что на Каспии Россия утвердилась -- тоже случайности? Может, была все же какая-то логика в общеевропейской военно-политической игре? И Петр при всем его самодурстве как-то ее учитывал? Да нет -- просто чудесил. Вот при Елизавете тоже зачем-то в Семилетнюю войну вляпались. Аж Берлин взяли. А потом Петр III заключил мир с обожаемым им Фридрихом Великим, и все победы прахом пошли. Парфенов посмеивается над русской дурью. Но либо нужно было России отстаивать свои интересы в Восточной Европе (не все равно, кто в Польше станет королем и насколько усилится Пруссия), либо следовало ей крепить союз с Пруссией. Не в том дело, что "правильнее", а в том, что оценивать обе стратегии одинаковой ухмылкой, значит, превращать историю в фарс.

Фарс нам три вечера и показывали. С чего это вдруг забунтовали летом 1698 года стрельцы? Почему народ почитал Петра антихристом? Чем было в реальности "дело царевича Алексея"? Парфенов либо не ставит этих, ключевых для Петрова царствования, вопросов, либо отвечает так, что лучше бы молчал. Петр, дескать, различал веру (был набожен) и церковь, а потому видеть в переплавке колоколов на пушки и уничтожении патриаршества нечто серьезное могли либо темные враги преобразователя, либо советские историки-атеисты. О том же, что для русского человека рубежа XVII--XVIII веков такое различение (а следственно и все Петровы новины, безжалостно крушащие национально-религиозный уклад) были кошмаром и кощунством, ироничному ведущему невдомек. Парфенов бодро рапортует: заговора царевича Алексея не было (известна эта "новость" лет эдак 150), были разговоры. А что за разговоры? Почему политика Петра вызывала неприязнь отнюдь не у тупых защитников старины? Догадайся, кто умный. Вроде бы, посмеиваясь над "петровским мифом", Парфенов ни слова не говорит о том, что вестернизация в России началась до Петра, что спор шел не о том, жить ли по старине, а о путях и методах усвоения европейского опыта, что потаенные эти дискуссии подводили к альтернативе: чистое "самодержавство" или расширение прав аристократии. Важнейшее событие послепетровской эпохи -- "затейка верховников", попытка ограничить самодержавие при восхождении на престол Анны Иоанновны -- обращено в анекдот. Анна взяла да разорвала "кондиции". А что этому предшествовала многоходовая борьба политических группировок, что, обрекая небытию наметившуюся "олигархию", Анна действовала прямо по заветам Петра, что идеологически обеспечивали ее «самодержавство» просветители и "птенцы гнезда Петрова" (Феофан Прокопович, Татищев, Кантемир) -- дело десятое. Зато императрицу можно назвать "беспутной". Почему? Позднейший устойчивый миф о "немецком засилье" (бироновщине) Парфенов опровергает (а Бирона даже хвалит за заслуги в становлении отечественного коневодства). О погибели "верховников" не печалится. Но раз так, то следует признать, что Анна грамотно продолжала дело дядюшки: "Остерман и Миних

Премьера трех первых серий проекта "Российская империя" обошлась без неожиданностей. Канон историко-культурных программ НТВ незыблем. Ленин и Пушкин, "Семнадцать мгновений весны" и послесталинский СССР, Набоков и Андропов сервируются по одной рецептуре: трюизм чуток сдвигается ("все сложнее"); произвольно монтируются "вкусные" эпизоды; позицию главного героя занимает "культовый" ведущий.

Три вечера зрители наблюдали не столько за Петром I (две серии), Анной Иоанновной и Елизаветой Петровной (серия третья), сколько за тысячеискусником Леонидом Парфеновым. Он плавал на надувной лодочке по Яузе (от Преображенского до Кукуя), ездил в малолитражке по Голландии, скакал на лошади, лазал по дворцовым крышам и крепостным стенам, палил из пушки, пил пиво под Полтавой и минеральную воду на бельгийском курорте, раскуривал трубку в Лондоне, подходил к газетному киоску в Берлине, оживлял пейзажи и архитектурные ансамбли Латвии (дворцы Бирона), Польши (крепость Кольберг, взятая русскими войсками в Семилетнюю войну) и Италии (в Неаполе скрывался царевич Алексей, а Везувий всегда хорош). Непонятно, почему он миновал Париж (Петр посещал), Стокгольм (Карл XII был главным петровским супостатом), Стамбул (с турками мы тоже воевали), остров Ява (туда плавали корабли Ост-Индской компании, на верфях которой вкалывал царь-плотник) и луну, на которую Петр наверняка смотрел в телескоп. Впрочем, впереди пятнадцать серий, то есть тьма-тьмущая военных, дипломатических, торговых и культурных контактов Российской империи с иными народами и государствами, так что есть шанс увидеть Парфенова в Версале, Хельсинки, Иокогаме, Вене, Сан-Франциско, Пекине, на Аляске, Мальте и острове Святой Елены...

Событийная пестрота стоит географической: моды и войны, заводы и амуры, казни и яства, европейская политика и царские потехи -- и все ровнем-гладнем, на одной быстрой и ироничной интонации. Кадры из советских исторических фильмов, старинные гравюры, смешные мультяшки, цитаты из современников и историков, многозначительно изрекаемые Аллой Демидовой, натурные съемки и... Парфенов, Парфенов, Парфенов. Умный такой. Независимый, ироничный. Дивящийся чудесам и тонко намекающий: ничего-то у нас в России не меняется, сплошная кунсткамера.

Но если мыслить историю свалкой курьезов, набором красивых картинок и диковатых анекдотов, то вопросы о смысле происходящего, о развилках и альтернативах исторического движения, о потерях и обретениях отпадают сами собой. Всякий экспонат кунсткамеры сам по себе любопытен (чаще ужасен, иногда прекрасен) и случаен. Случайно Петр сменил южное направление российской экспансии на северное. А что с 1710 года вновь с Турцией воевали, что понесло Петра в злосчастный Прутский поход, что на Каспии Россия утвердилась -- тоже случайности? Может, была все же какая-то логика в общеевропейской военно-политической игре? И Петр при всем его самодурстве как-то ее учитывал? Да нет -- просто чудесил. Вот при Елизавете тоже зачем-то в Семилетнюю войну вляпались. Аж Берлин взяли. А потом Петр III заключил мир с обожаемым им Фридрихом Великим, и все победы прахом пошли. Парфенов посмеивается над русской дурью. Но либо нужно было России отстаивать свои интересы в Восточной Европе (не все равно, кто в Польше станет королем и насколько усилится Пруссия), либо следовало ей крепить союз с Пруссией. Не в том дело, что "правильнее", а в том, что оценивать обе стратегии одинаковой ухмылкой, значит, превращать историю в фарс.

Фарс нам три вечера и показывали. С чего это вдруг забунтовали летом 1698 года стрельцы? Почему народ почитал Петра антихристом? Чем было в реальности "дело царевича Алексея"? Парфенов либо не ставит этих, ключевых для Петрова царствования, вопросов, либо отвечает так, что лучше бы молчал. Петр, дескать, различал веру (был набожен) и церковь, а потому видеть в переплавке колоколов на пушки и уничтожении патриаршества нечто серьезное могли либо темные враги преобразователя, либо советские историки-атеисты. О том же, что для русского человека рубежа XVII--XVIII веков такое различение (а следственно и все Петровы новины, безжалостно крушащие национально-религиозный уклад) были кошмаром и кощунством, ироничному ведущему невдомек. Парфенов бодро рапортует: заговора царевича Алексея не было (известна эта "новость" лет эдак 150), были разговоры. А что за разговоры? Почему политика Петра вызывала неприязнь отнюдь не у тупых защитников старины? Догадайся, кто умный. Вроде бы, посмеиваясь над "петровским мифом", Парфенов ни слова не говорит о том, что вестернизация в России началась до Петра, что спор шел не о том, жить ли по старине, а о путях и методах усвоения европейского опыта, что потаенные эти дискуссии подводили к альтернативе: чистое "самодержавство" или расширение прав аристократии. Важнейшее событие послепетровской эпохи -- "затейка верховников", попытка ограничить самодержавие при восхождении на престол Анны Иоанновны -- обращено в анекдот. Анна взяла да разорвала "кондиции". А что этому предшествовала многоходовая борьба политических группировок, что, обрекая небытию наметившуюся "олигархию", Анна действовала прямо по заветам Петра, что идеологически обеспечивали ее «самодержавство» просветители и "птенцы гнезда Петрова" (Феофан Прокопович, Татищев, Кантемир) -- дело десятое. Зато императрицу можно назвать "беспутной". Почему? Позднейший устойчивый миф о "немецком засилье" (бироновщине) Парфенов опровергает (а Бирона даже хвалит за заслуги в становлении отечественного коневодства). О погибели "верховников" не печалится. Но раз так, то следует признать, что Анна грамотно продолжала дело дядюшки: "Остерман и Миних