В репертуаре Мариинского театра опера «Саломея» уже была и особых нареканий не вызывала. Напротив, имелись все основания гордиться ее стильной и холодной картинкой, нарисованной в 1995 году модным сценографом Георгием Цыпиным. Отказавшись от имеющегося хорошего в пользу гипотетического лучшего, художественный руководитель Мариинки Валерий Гергиев уготовил новой постановке самой известной оперы Рихарда Штрауса малоприятную роль мальчика для битья. Не удивлюсь, если следующая мариинская премьера, «Сказки Гофмана», которую к ближайшей субботе выпускает супруга знаменитого тенора Марта Доминго, заслужит меньше упреков, чем этот вполне профессиональный спектакль.

Поставил его англичанин австралийского происхождения Дэвид Фриман -- режиссер, имеющий в Мариинском театре богатое прошлое и рассчитывающий на не менее великолепное будущее. Именно на него Гергиев сделал ставку в своем новом амбициозном проекте -- грядущей постановке всего вагнеровского «Кольца нибелунгов». И именно он был тем смельчаком, кто в 1991 году в прокофьевском «Огненном ангеле» выпустил на священную сцену Мариинки совершенно голых баб. Говорят, для премьеры ему пришлось договариваться с питерскими проститутками.

Без обнаженного женского тела не обошлось и теперь -- благо, сюжет оперы Рихарда Штрауса и взятой им за основу пьесы Оскара Уайльда к тому располагает. В театре недобро шутили, что заглавная роль достанется той, кто в ключевой момент -- в «танце семи покрывал» -- согласится раздеться догола.

Если и так, то мезальянса не произошло. Премьеру пела хорошо знающая эту партию Валерия Стенькина, опыт которой не смутили никакие внешние обстоятельства. Режиссер наградил ее сутулостью подростка, настырностью избалованного ребенка и повадками любопытного зверька. Чего совершенно не было в ее роли, так это привычной гипертрофированной сексуальности. Саломея не декадентская развратница с извращенной психикой, а шаманка, ведьма, жрица, постепенно входящая в транс.

Это, впрочем, в идеале. На деле такому повороту событий имеется немало препятствий. Например, музыка -- чувственная, болезненная и абсолютно человеческая, к тому же великолепно исполняемая Гергиевым. Шаманствовать хорошо под Стравинского, а не под душный Саломеин вальс, от отдельных оборотов которого холодит где-то в районе солнечного сплетения.

Другая беда -- отсутствие хореографа. Фриман поставил танец Саломеи сам, и танцем это назвать сложно. Он состоит из большого количества мелких действий, во время которых веришь, что девушка не в себе, но и только. Ответного вхождения в транс у зрителя не наблюдается.

Та же проблема и с декорациями -- на удивление скупыми, примитивными и не претендующими ни на какое эмоциональное воздействие. Их предложил австралиец Ден Потра -- художник недавней сиднейской Олимпиады. Разошелся он лишь в костюмах, сделав упор на их экзотическую достоверность и подкрепив, таким образом, детальную работу режиссера над реалистичным образом каждого из действующих лиц. Тут вроде бы все сделано профессионально. Ирод -- усталый и комичный тиран, напоминающий Леонова из фильма «Обыкновенное чудо» (удачная работа Николая Гассиева). Иродиада -- видная, голосистая дура (Юлия Герцева). Замученный пророк Иоканаан -- несгибаемый супермен (к сожалению, самая неслышная роль в постановке; ее пел Евгений Никитин). Пажи, рабы, стражники, придворные, правоверные иудеи и надменные римляне суетятся на сцене как живые, из отрезанной головы пророка хлещет кровь, задушенная Саломея бьется в конвульсиях. Все поступки героев мотивированны, их чувства понятны, а бытовые подробности их жизни узнаваемы. Все по правде, но именно эта правда и раздражает искушенного мариинского зрителя, больше всего на свете боящегося системы Станиславского. Для воплощения своих мечтаний о реалистичном театре Фриман выбрал не самое удачное место.