Обещание федеральных властей вернуть всех беженцев обратно в Чечню начало воплощаться в жизнь. Хотя выполнить эту задачу до Нового года, скорее всего, не удастся, судьба палаточных городков в Ингушетии уже решена. Три десятка сотрудников целыми днями работают в этих лагерях, призывая жителей собирать вещи. Но ликвидация первого -- самого маленького -- из лагерей уже вызвала довольно бурную реакцию со стороны международных наблюдателей и правозащитных организаций. Даже посол США в России Александр Вершбоу высказал свою обеспокоенность по поводу того, что выселение может оказаться все-таки не добровольным, а принудительным. Что на самом деле происходит в палаточных городках в начале четвертой военной зимы, попытался выяснить корреспондент газеты «Время новостей» ИВАН СУХОВ.

На месте палаточного городка «Иман», свернутого миграционными властями в первых числах декабря, сейчас остался только десяток саманных домишек, которые беженцы успели пристроить к своим палаткам за три года «полевого» существования. Возводились эти пристройки, как правило, в качестве кладовых -- попасть внутрь взрослый человек может только согнувшись. Но именно здесь после сноса палаток живут люди, которые категорически отказались возвращаться в Чечню.

Внутри тепло -- в печках догорают дощатые полы убранных армейских палаток, и темно -- ингушские милиционеры регулярно обрезают провода, при помощи которых беженцы так же регулярно незаконно подключаются к ближайшей линии электропередач. Скоро все доски, оставшиеся от лагеря, будут сожжены -- и что будет потом, упрямые беженцы представляют себе не ясно. Эта зима в Чечне и Ингушетии на редкость морозная, минусовые температуры держатся с начала месяца. Говорят, что палатки начали снимать в самый холодный день -- 1 декабря.

«Замерзнем, что нам остается? -- говорит 52-летний Абдул-Вахид, в домике которого живет десяток детей разных возрастов, часть -- его, часть -- сироты. -- Останемся тут, как ледяные памятники».

Бывшему банщику лагеря Мауди и его жене с четырьмя детьми удалось найти относительно теплый угол в сарае, в котором раньше выдавали гуманитарную помощь. Там они ютятся вшестером на двух койках. Мауди тоже собирает дрова из-под бывших палаток, но глядит в будущее с оптимизмом: «Закончатся -- в лес пойдем. Тут, хвала всевышнему, есть лес. Всего в четырех километрах».

Федеральная миграционная служба МВД РФ считает, что на месте ликвидированного городка «Иман» осталось всего 45 беженцев. Бывшие жители палаток уверяют, что их 128 семей. С их слов получается, что в Чечню из «Имана» уехала в лучшем случае одна треть поселенцев. «Остальные живут в саманных домиках или рассосались по деревне, -- уверяет Абдул-Вахид. -- В Аки-Юрте в каждом доме, в каждом сарае -- беженцы. Некоторые, кстати, сняли свои палатки из лагеря и переставили во двор на другую окраину. Нам повезло еще, что в Аки-Юрте почти все хозяева -- чеченцы, а не ингуши». В некоторых дворах Аки-Юрта и соседнего селения Новый Редант действительно стоят палатки, и все подсобные помещения заселены. Но, скорее всего, люди жили там и до ликвидации лагеря. Свою статистику оставшихся чеченцев пытаются вести международные организации: по мнению ответственных работников ингушского офиса управления Верховного комиссара ООН по делам беженцев, бывших «палаточников» в Аки-Юрте 125 человек. По-видимому, эта цифра ближе к истине, чем любые другие, но и она, скорее всего, неточна.

Разночтения вызваны тем, что до сих пор ни у кого нет единой «бухгалтерии» перемещенных лиц. У миграционных властей есть три базы данных, составленные в разное время. Миграционщики и беженцы называют их «трехсоттысячная», «148-я» и «компьютер». Первую создавали почти сразу после начала войны -- тогда на территории Ингушетии оказалось около 300 тысяч беженцев. В реестре 2001 года их было уже вдвое меньше -- но это не может служить доказательством оттока беженцев обратно в Чечню. Просто многих из них не смогли сосчитать, а кто-то специально уклонился от учета. Через «компьютер» -- когда свою базу по беженцам принялась составлять созданная в прошлом году ФМС МВД -- тоже прошли не все. Поэтому чиновники сегодня толком не знают, сколько же человек на самом деле осталось после ликвидации лагеря. Даже те, кто отдал в ФМС заявления с просьбой помочь в переезде, могли сделать это исключительно ради получения запаса продуктов на пять месяцев, который выдается «перемещенным» в качестве подъемных. А потом остаться в Аки-Юрте.

Но остатки лагеря «Иман» будут ликвидированы в любом случае. Начальник управления кризисных ситуаций ФМС МВД России Александр Ростовцев поясняет, что саманные домики стоят на совхозной земле, а самострой по российским законам недопустим. Впрочем, по словам г-на Ростовцева, это уже забота не миграционной службы, а администрации совхоза и местной милиции: «Если им всем удастся договориться -- пусть живут». Пока переговоры с милицией Малгобекского района Ингушетии без особого успеха ведет УВКБ ООН. Но милиционеры регулярно приезжают в лагерь и требуют снести домики. «Совесть есть у России? -- интересуется Абдул-Вахид. -- Я в будке живу, как пес, так теперь меня из будки выгоняют!»

Пограничное состояние

Лагерь в Аки-Юрте был самым маленьким из шести палаточных лагерей в Ингушетии, в которых на сегодняшний день -- по текущей официальной статистике -- остается 18 000 человек. В Аки-Юрте было всего полторы сотни палаток. Кроме того, он не так заметен для посторонних глаз, как гигантские лагеря в Карабулаке и Сунженском районе. Поэтому эксперимент по экстренному свертыванию палаток ФМС начала именно там. К слову, в течение нескольких дней, последовавших за снятием лагеря, в Аки-Юрт не пускали журналистов, правозащитников и сотрудников международных гуманитарных миссий. Активисты правозащитного центра «Мемориал» в Назрани говорят, что сначала на посту стояли бойцы внутренних войск МВД, потом их сменила ингушская милиция. Милиционеры не пускали в Аки-Юрт наблюдателей, ссылаясь на устное распоряжение президента Ингушетии Мурата Зязикова. Спустя полмесяца кризисная ситуация, видимо, считается исчерпанной, а оставшиеся люди рассматриваются в качестве досадных, но неизбежных издержек.

Теперь «кризисная» команда ФМС работает в лагере «Бэла» -- это почти 500 палаток и 3000 человек в непосредственной близости от границы с Чечней, в Сунженском районе. Рядом находятся еще три огромных лагеря. Здесь перед миграционщиками стоит не только гуманитарная цель -- вывести людей из палаток, но и целый ряд самых настоящих оперативных задач. «Граница между Чечней и Ингушетией не демаркирована, -- говорит сотрудник кризисного управления ФМС МВД. -- Она проходит через Сунженский район бывшей Чечено-Ингушетии. Ингушскую часть чеченцы давно уже считают своей. А из-за лагерей их тут стало вдвое больше, чем местных жителей». При этом терпимость, которая отличала ингушей по отношению к чеченцам в начале второй войны, за последние три года рассеялась. Милицейские сводки по району говорят о том, что социально неблагополучная среда беженцев является рассадником криминала. Миграционные власти считают, что, если не убрать лагеря, в Сунженском районе может возникнуть новый этнический конфликт, и с этой точки зрения вмешательство своевременно.

Кроме того, получая гуманитарную помощь и не платя за свет, газ и какую-никакую крышу над головой, беженцы привыкли не работать и жить на всем готовом. Жителей палаточных лагерей считают несчастными людьми, живущими за гранью человеческого достоинства. Но при этом большинство из них неплохо обеспечены за счет торговли гуманитарной помощью, которую они получают, как правило, сразу в нескольких местах. Помощь, за которой приходится выстаивать унизительные очереди, продается на всех окрестных рынках, и любые нарушения поставок вызывают шквал требовательных восклицаний в самой резкой форме. Эксперты ФМС считают, что в лагерях собрался совершенно особый контингент людей, которым будет крайне сложно заново вписаться в нормальные социальные отношения.

Невидимый фронт

Рабочая группа, в которую входят сотрудники российской миграционной службы, миграционные чиновники из Ингушетии и Чечни и два десятка милиционеров, приезжает в «Бэлу» каждый день и работает до темноты. Вокруг них постоянно бурлит импровизированный митинг: беженцы выясняют нюансы переезда, возмущаются и просят о помощи. В толпе постоянно заметно несколько угрюмых лиц -- крепкие молодые люди не участвуют в перепалках, но пристально наблюдают за милиционерами и всеми их перемещениями. Ночевать по соседству с ними не остаются даже чеченцы-миграционщики: «Ночью лучше держаться подальше от ваххабитов».

«Мы ведь до сих пор не знаем, кто здесь живет, -- говорит г-н Ростовцев. -- Раньше мог поселиться любой -- достаточно было дать деньги коменданту блока или администрации лагеря. Любую семью включали в распределительные ведомости, даже не проверяя по базе МВД. Только неделю назад мы дали списки на проверку».

Милиционеры не сомневаются, что в лагерях есть боевики. Рассказывают, что не так давно в поселке «Спутник» укрылись от преследования чеченцы, угнавшие машину в Грозном и замеченные на ингушской границе. Солдаты из мобильного отряда внутренних войск не смогли продолжать преследование, потому что на их пути мгновенно образовался пикет из нескольких десятков женщин. «Если бы бойцы решились на захват, все бы вспыхнуло в одно мгновенье, -- говорит г-н Ростовцев. -- Милиции в лагерях приходится работать предельно осторожно». Во время проверок в палатках периодически находят автоматы и полевую радиоаппаратуру.

«Для боевиков лагеря в Ингушетии -- клондайк, они используют этот анклав для легализации», -- считает и премьер Чечни Михаил Бабич. Сотрудники кризисного управления ФМС лагеря называют «фортом» сепаратистов -- не столько в военном, сколько в идеологическом смысле: «Это витрина, с помощью которой можно продолжать показывать всему миру, что в Чечне нет стабильности».

По оперативным данным, выходцы из лагерей беженцев были среди бойцов группы Мовсара Бараева, захватившей заложников в Москве в Театральном центре на Дубровке. С конца октября в каждом лагере дежурит пост внутренних войск, еще несколько постов развернуты на окрестных сопках. Сначала жители лагерей жаловались на солдат -- в День милиции, например, они всю ночь стреляли поверх палаток. Сейчас все тихо: уговаривать беженцев снять палатки -- работа деликатная, ФМС опасается провокаций с обеих сторон и даже подумывает о том, чтобы посты от лагерей убрать. «Два десятка милиционеров, которые прикомандированы к нам, -- вот и все наши силы, -- говорит г-н Ростовцев. -- Можете сами убедиться, что никаких танков и бульдозеров у нас нет».

Сами беженцы постоянно жалуются как раз на то, что им угрожают и танками, и бульдозерами. «В Аки-Юрте палатки ломали грузовиками, теперь и нам угрожают», -- кричат люди, которые, как потом выясняется из разговоров, никогда не были в Аки-Юрте. Эти же люди кричат, что власти обещают к 20 декабря отключить газ и свет в палаточных городках. Но в присутствии миграционных чиновников они сразу теряются и отказываются показать, кто именно озвучивал эти угрозы. Женщина по имени Хэда уверяет меня, что она прошла последнюю регистрацию, но в списках раздачи помощи ее нет, а восстановить ее комендатура согласится только тогда, когда она подпишет заявление на возвращение в Чечню. Вместе с ней мы проходим в комендатуру -- в тесный вагончик стоит очередь. Заместитель коменданта говорит, что все свои вопросы мы можем задать начальству, которое как раз приехало. Сам он занят приемом заявлений на переезд -- в день их пишут до десяти, это значит, что на следующее утро десяток палаток будут собраны и погружены на «КамАЗы», идущие в Чечню.

Склочный тон Хэды сразу идет на убыль, когда один из сотрудников ингушской ФМС объясняет ей, что все ее несчастья происходят оттого, что она сама в свое время неправильно оформила какие-то документы. Но ее охотно примут в офисе миграционной службы в Слепцовской. «Мы готовы спокойно разобраться с любыми жалобами и помочь вам, -- говорит Александр Ростовцев. -- Поймите, никто никуда вас не гонит, переселить вас мы сможем только в том случае, если будем уверены, что вам есть где жить».

В этот момент перед комендатурой появляются несколько женщин, в руках которых -- полотнище с наклеенными цветными фотографиями. На них видны растерзанные останки мирных жителей, погибших во время обстрелов и зачисток в Чечне. «Вот куда вы нас гоните», -- кричат женщины. Страсти мгновенно накаляются, вся идеологическая работа миграционщиков идет насмарку. По мнению г-на Ростовцева, пикетчицы -- оплачиваемые профессионалы, которые переходят из одного лагеря в другой. Некоторые из них якобы даже предлагали свои услуги ФМС, но бюджетом это не предусмотрено. Так или иначе, на «палаточников» картинки производят сильное впечатление. Они снова начинают говорить о терроре и давлении.

-- А в чем состоит террор-то? -- спрашивает Александр Ростовцев.

-- Посмотрите сами, в лагерях стоят войска.

-- Солдаты с постов приходят в лагеря?

-- Нет, но милиционеры приезжают каждый день, ходят по палаткам и выясняют, кто да что.

Стимулирующий подлог

Считать террором милицейские обходы едва ли можно. Но выбор у жителей палаток действительно небогат: о том, что палатки в любом случае будут свернуты, уже заявили и российские власти, и Чечня, и Ингушетия. По мнению сотрудников ООН, это не что иное, как форма давления -- людям дают понять, что им рано или поздно придется вернуться в Чечню. Между тем они вправе сами решать, переезжать им домой, оставаться ли в лагере или выбирать другой приют в Ингушетии. Эту точку зрения УВКБ ООН пытается довести до сведения властей.

Власти же в идеале рассчитывают вернуть в Чечню всех «палаточников» -- по данным чеченского правительства, у половины из них сохранились свои дома, других поселят в общежитиях или в частном секторе. Тем, кто будет жить в частном секторе, будут выделять по 20 рублей в день. 14 из них получит квартирохозяин в качестве компенсации за сдачу площади, 6 -- сам переселенец. Премьер Чечни Михаил Бабич считает, что это вполне реальные деньги для сегодняшней республики, тем более что селиться беженцы будут семьями. «Семья из пяти человек получит 70 рублей в день, -- утверждает г-н Бабич. -- Этого хватит, чтобы оплатить жилье и пищу и еще поделить между собой остаток».

В Ингушетии беженцы обходились государству дороже -- в среднем на каждого выделялось по 35 рублей в день. Но в последние 8--9 месяцев выплаты и снабжение шли с перебоями. Так что 20 рублей от чеченского правительства -- в любом случае лучше, чем ничего. Для дополнительной стимуляции тем, кто соглашается уехать, выдают продуктовый паек на пять месяцев. Более того, чиновники ФМС заведомо соглашаются на подлог: тем, кто едет в свои сохранившиеся дома, предлагается на первое время заключить с кем-то из соседей «фиктивный» договор найма, чтобы претендовать на правительственную компенсацию. Отъезжающим дают грузовики под вещи, самих везут на автобусах прямо к месту назначения, минуя посты. Перерегистрация на новом месте занимает, по словам чеченских чиновников, два дня.

Но пока всех этих «бонусов» не хватает для того, чтобы все живущие в палатках люди поверили, что в Чечне они смогут быть спокойны за свою жизнь. Миграционные чиновники уверяют, что вернувшиеся до сих пор ни на что не жалуются и считают, что возвращаться боятся только те, у кого нечиста совесть. В том, что такие люди в лагерях имеются, сомнений нет. Но едва ли под эту категорию подпадает пожилой Абдул-Вахид, прозябающий с десятком детей в саманной хижине под Аки-Юртом. Раньше Абдул-Вахид жил в Алхан-Кале. Две недели назад там в собственном доме была убита глава администрации Малика Умажиева -- это третье за год убийство префекта поселка. Даже если Абдул-Вахид согласится признать, что это сделали боевики, в свою безопасность по возвращении он поверит едва ли.