«Звезда» (№7) открывается очень сильной и живой поэтической подборкой Глеба Горбовского. Приведем лишь финальное стихотворение: «Как бы расшатанное древо на ветру,/ стою, оглохший и ослепший поутру.... // Затем пускаюсь жить в поношенном пальто./ В стране -- свобода,/ но по-прежнему не то!/ Не проклинаю новых дней, но повторю:/ я Достоевского пути боготворю. // Куплю рыбешку, прокопченную весьма,/ и -- пару пива... И такие, брат, дела./ Меня чарует в небе тучи черный клок,/ и -- Саша Пушкин, и отчасти -- Саша Блок. // Иду-сползаю с Николашина моста:/ там, за мостом, была житуха -- красота!/ Там, на Васильевском родимом острову,/ я, словно Гоголь, в смрадном гробе оживу...». Примечательны также стихи Эллы Крыловой. Как водится, любопытна вторая часть журнала: добросовестный очерк Андрея Серкова «Российское масонство. Часть первая. Восемнадцатый век»; рассказ Александра Фурсенко о том, как советские следственные органы допрашивали сбитого в 1960 году американского летчика-разведчика Фрэнсиса Гарри Пауэрса и как этот сюжет отразился на мировой политике («Инцидент с У-2 и судьба саммита в Париже. По материалам следственного дела Ф. Г. Пауэрса в ЦА ФСБ России»); этюд Бориса Егорова «Чай в России. Боткины-чаеторговцы»; статья (с лирико-мемуарными вкраплениями) Владимира Марамзина «Уроки Набокова. Ленинград, 60-е годы». Весьма сильное впечатление производит переписка Анатолия Кузнецова (яркого писателя, как выясняется, в свою пору завербованного КГБ, и, как было известно давно, ставшего в 1969 году невозвращенцем) с Сергеем Киркоряном (родившимся на Западе сыном эмигранта первой волны) -- боль, невозможность быть услышанным, стыд, нарастающий творческий и душевный кризис.

В прозаическом блоке существенна подборка мемуарных эссе поэта Елены Шварц «Видимая сторона жизни» и повесть Марии Рыбаковой «Тайна». Главное же место отведено работе Вл. Новикова «Сентиментальный дискурс. Роман с языком». Заслуженно известный критик решил доказать правоту горячо им любимого Виктора Шкловского, утверждавшего, что формалисты -- сами литераторы, коли понадобится, так и книгу напишут. Герой (филолог лет примерно пятидесяти) рассказывает своей юной возлюбленной (может, виртуальной, а может, вполне реальной; окончание в следующем номере -- там и разберемся) историю своей жизни. Эротические сюжеты ритмично чередуются с профессиональными (к примеру, занятно описано школьное учительство рассказчика). Хроника перемежается со всякого рода соображениями: о жизни номенклатуры в СССР, о пользе буржуазности, о первых парижских впечатлениях рассказчика, о значении и этимологии разных мудреных слов (Вл. Новиков известен своей пламенной любовью к различным словарям), о сырах, о великом пушкинисте Сергее Михайловиче Бонди, об ударениях (автор настаивает, что вынесенное в заголовок его «романа с языком» модное словцо должно произносить исключительно на французский манер: дискУрс). Роман -- роман не в меньшей во всяком случае мере, чем «Нам целый мир чужбина» Александра Мелихова, окончанием которого потчует нас «Новый мир» (№8). Только у Вл. Новикова не про математиков, а про филологов, не про Ленинград, а про Москву -- и это хорошо. Мы, московские гуманитарии, не хуже питерских «точников».

Кроме Мелихова, романная проза представлена в «Новом мире» «Путешествием в седьмую сторону света» Людмилы Улицкой. В первой части это советско-сентиментальная семейная хроника. Типичная Улицкая: гладенькое письмо, аккуратно выстроенные жизнеподобные характеры, толика «религиозных чувствований», толика -- и не малая -- эротического оживляжа. Главная морально-идеологическая коллизия -- допустимость абортов (почтенный доктор, знающий, какова цена их запрета, ратует за легализацию этой операции в СССР, его сравнительно молодая, но, увы, бесплодная жена видит в аборте страшный грех). Во второй части героиня не то умирает, не то погружается в таинственный сон -- приходит время символико-философской притчеобразности. Слог, впрочем, по-прежнему гладенький, а мысль -- вяленькая. Окончание следует, в сентябре узнаем, кто живой, а кто не очень.

Превосходно написанный очерк Бориса Екимова «Надейся лишь на себя» повествует о разных участях донских фермеров: кто-то вчистую прогорает, а кто-то совсем неплохо вкалывает и зарабатывает. Поражает (в который уж раз), с какой убедительностью может развивать Екимов прямо противоречащие друг другу «концепции». Бывало, писал он о том, что только «фермер» и сможет прокормить Россию, -- верилось. Писал, какой катастрофой стал развал колхозов, -- тоже верилось (с большой, заметим, печалью). Пишет теперь, что не сошелся свет клином на тех, кто, разворовав «общественное» добро, воет «государство нас забыло», что могут себя (и не только себя!) кормить былые «дачники», -- опять веришь. И дело тут не только в силе Екимова-прозаика (хотя дело это не последнее), но и в том, что на самом деле ни раньше, ни теперь, ни в «придуманных» рассказах, ни в «опертых на факт» очерках Екимов не позволял какой-либо идеологии (да и столь понятному человеческому состраданию) взять верх над «живой жизнью». А жизнь, как известно, у нас разная, даже в донской степи.

Отметим также сочинение Семена Файбисовича «Прогулки по общим местам» (по сути, это «связка» трех равноправных эссе: чем был и чем стал художественный андеграунд; почему в России так сильна энтропия; что такое «пошлость» в нынешние времена) и весьма информативную (писана без восторгов и с приятной уважительной иронией) статью Елены Касаткиной «John Bull вздремнул, или «Fin de siecle» по-английски. Британская литература 90-х годов».

Достаточно было бы одной только третьей части романа Юрия Давыдова «Бестселлер» (о нем наша газета подробно рассказывала вчера), чтобы говорить о настоящем успехе «Знамени» (№8). Меж тем августовская книжка журнала принесла и много других радостей. Веселой горечью привораживают «Личные песни об общей беде» Виктора Коваля. Например, такая: «Я в году двухтысячном,/ Лет трех примерно без,/ Где-то под Мытищами/ Углубился в лес./ Утречко студеное./ Для подъема сил/ Я сел на пень. Вареное/ Яичко откусил./ Откусил -- и солнышко/ Восстало наверху./ Опрокинув горлышко,/ Я упал во мху./ Зелень-белень, крошево,/ Кашка, клеверок/ И всего хорошего/ Много между строк./ Между строк, что брошены/ Покрываться мхом./ Мхом всего хорошего/ Обо всем плохом». По-прежнему красивы стихи Светланы Кековой и Бахыта Кенжеева. Впечатляют «рассказы о нелегальной экономике», объединенные под заголовком «Теневая Россия». В преамбуле руководители исследования, проводимого Центром по изучению нелегальной экономической деятельности (РГГУ), Игорь Клямкин и Лев Тимофеев пишут: «Люди, чьи живые свидетельства предлагаются вниманию читателей, -- не преступники. Они так же, как и все мы, граждане двух государств -- легального, конституционного и нелегального, теневого

«Звезда» (№7) открывается очень сильной и живой поэтической подборкой Глеба Горбовского. Приведем лишь финальное стихотворение: «Как бы расшатанное древо на ветру,/ стою, оглохший и ослепший поутру.... // Затем пускаюсь жить в поношенном пальто./ В стране -- свобода,/ но по-прежнему не то!/ Не проклинаю новых дней, но повторю:/ я Достоевского пути боготворю. // Куплю рыбешку, прокопченную весьма,/ и -- пару пива... И такие, брат, дела./ Меня чарует в небе тучи черный клок,/ и -- Саша Пушкин, и отчасти -- Саша Блок. // Иду-сползаю с Николашина моста:/ там, за мостом, была житуха -- красота!/ Там, на Васильевском родимом острову,/ я, словно Гоголь, в смрадном гробе оживу...». Примечательны также стихи Эллы Крыловой. Как водится, любопытна вторая часть журнала: добросовестный очерк Андрея Серкова «Российское масонство. Часть первая. Восемнадцатый век»; рассказ Александра Фурсенко о том, как советские следственные органы допрашивали сбитого в 1960 году американского летчика-разведчика Фрэнсиса Гарри Пауэрса и как этот сюжет отразился на мировой политике («Инцидент с У-2 и судьба саммита в Париже. По материалам следственного дела Ф. Г. Пауэрса в ЦА ФСБ России»); этюд Бориса Егорова «Чай в России. Боткины-чаеторговцы»; статья (с лирико-мемуарными вкраплениями) Владимира Марамзина «Уроки Набокова. Ленинград, 60-е годы». Весьма сильное впечатление производит переписка Анатолия Кузнецова (яркого писателя, как выясняется, в свою пору завербованного КГБ, и, как было известно давно, ставшего в 1969 году невозвращенцем) с Сергеем Киркоряном (родившимся на Западе сыном эмигранта первой волны) -- боль, невозможность быть услышанным, стыд, нарастающий творческий и душевный кризис.

В прозаическом блоке существенна подборка мемуарных эссе поэта Елены Шварц «Видимая сторона жизни» и повесть Марии Рыбаковой «Тайна». Главное же место отведено работе Вл. Новикова «Сентиментальный дискурс. Роман с языком». Заслуженно известный критик решил доказать правоту горячо им любимого Виктора Шкловского, утверждавшего, что формалисты -- сами литераторы, коли понадобится, так и книгу напишут. Герой (филолог лет примерно пятидесяти) рассказывает своей юной возлюбленной (может, виртуальной, а может, вполне реальной; окончание в следующем номере -- там и разберемся) историю своей жизни. Эротические сюжеты ритмично чередуются с профессиональными (к примеру, занятно описано школьное учительство рассказчика). Хроника перемежается со всякого рода соображениями: о жизни номенклатуры в СССР, о пользе буржуазности, о первых парижских впечатлениях рассказчика, о значении и этимологии разных мудреных слов (Вл. Новиков известен своей пламенной любовью к различным словарям), о сырах, о великом пушкинисте Сергее Михайловиче Бонди, об ударениях (автор настаивает, что вынесенное в заголовок его «романа с языком» модное словцо должно произносить исключительно на французский манер: дискУрс). Роман -- роман не в меньшей во всяком случае мере, чем «Нам целый мир чужбина» Александра Мелихова, окончанием которого потчует нас «Новый мир» (№8). Только у Вл. Новикова не про математиков, а про филологов, не про Ленинград, а про Москву -- и это хорошо. Мы, московские гуманитарии, не хуже питерских «точников».

Кроме Мелихова, романная проза представлена в «Новом мире» «Путешествием в седьмую сторону света» Людмилы Улицкой. В первой части это советско-сентиментальная семейная хроника. Типичная Улицкая: гладенькое письмо, аккуратно выстроенные жизнеподобные характеры, толика «религиозных чувствований», толика -- и не малая -- эротического оживляжа. Главная морально-идеологическая коллизия -- допустимость абортов (почтенный доктор, знающий, какова цена их запрета, ратует за легализацию этой операции в СССР, его сравнительно молодая, но, увы, бесплодная жена видит в аборте страшный грех). Во второй части героиня не то умирает, не то погружается в таинственный сон -- приходит время символико-философской притчеобразности. Слог, впрочем, по-прежнему гладенький, а мысль -- вяленькая. Окончание следует, в сентябре узнаем, кто живой, а кто не очень.

Превосходно написанный очерк Бориса Екимова «Надейся лишь на себя» повествует о разных участях донских фермеров: кто-то вчистую прогорает, а кто-то совсем неплохо вкалывает и зарабатывает. Поражает (в который уж раз), с какой убедительностью может развивать Екимов прямо противоречащие друг другу «концепции». Бывало, писал он о том, что только «фермер» и сможет прокормить Россию, -- верилось. Писал, какой катастрофой стал развал колхозов, -- тоже верилось (с большой, заметим, печалью). Пишет теперь, что не сошелся свет клином на тех, кто, разворовав «общественное» добро, воет «государство нас забыло», что могут себя (и не только себя!) кормить былые «дачники», -- опять веришь. И дело тут не только в силе Екимова-прозаика (хотя дело это не последнее), но и в том, что на самом деле ни раньше, ни теперь, ни в «придуманных» рассказах, ни в «опертых на факт» очерках Екимов не позволял какой-либо идеологии (да и столь понятному человеческому состраданию) взять верх над «живой жизнью». А жизнь, как известно, у нас разная, даже в донской степи.

Отметим также сочинение Семена Файбисовича «Прогулки по общим местам» (по сути, это «связка» трех равноправных эссе: чем был и чем стал художественный андеграунд; почему в России так сильна энтропия; что такое «пошлость» в нынешние времена) и весьма информативную (писана без восторгов и с приятной уважительной иронией) статью Елены Касаткиной «John Bull вздремнул, или «Fin de siecle» по-английски. Британская литература 90-х годов».

Достаточно было бы одной только третьей части романа Юрия Давыдова «Бестселлер» (о нем наша газета подробно рассказывала вчера), чтобы говорить о настоящем успехе «Знамени» (№8). Меж тем августовская книжка журнала принесла и много других радостей. Веселой горечью привораживают «Личные песни об общей беде» Виктора Коваля. Например, такая: «Я в году двухтысячном,/ Лет трех примерно без,/ Где-то под Мытищами/ Углубился в лес./ Утречко студеное./ Для подъема сил/ Я сел на пень. Вареное/ Яичко откусил./ Откусил -- и солнышко/ Восстало наверху./ Опрокинув горлышко,/ Я упал во мху./ Зелень-белень, крошево,/ Кашка, клеверок/ И всего хорошего/ Много между строк./ Между строк, что брошены/ Покрываться мхом./ Мхом всего хорошего/ Обо всем плохом». По-прежнему красивы стихи Светланы Кековой и Бахыта Кенжеева. Впечатляют «рассказы о нелегальной экономике», объединенные под заголовком «Теневая Россия». В преамбуле руководители исследования, проводимого Центром по изучению нелегальной экономической деятельности (РГГУ), Игорь Клямкин и Лев Тимофеев пишут: «Люди, чьи живые свидетельства предлагаются вниманию читателей, -- не преступники. Они так же, как и все мы, граждане двух государств -- легального, конституционного и нелегального, теневого