Реализм вновь популярен. Лучшим доказательством тому стали частые кражи Ивана Айвазовского из государственных собраний, а также прошлогоднее похищение из Русского музея картины Василия Перова «Гитарист-бобыль». К счастью, картину вернули, и она висит на почетном месте среди других полотен Перова на недавно открывшейся в ГРМ выставке «Святые шестидесятые».

В корпусе Бенуа Русского музея в основном представлены сокровища петербургской коллекции. Совсем немного работ из Третьяковской галереи. Несмотря на большое количество (триста пятьдесят) экспонатов, программные гигантские полотна отсутствуют. Исключение -- «Тайная вечеря» Николая Ге, рассмотреть которую в том узком коридоре, где она повешена, практически невозможно. Небольшие картинки предполагают длительное и спокойное рассматривание, погружение в среду, сопереживание. В них нет идеальных личностей на фоне героического пейзажа, сведен к минимуму язык аллегорий, нет сложных композиций и сложных для описания сюжетов. Однако с уютным бидермейером эта живопись ничего общего не имеет тоже.

Стиль передвижников пытался покончить с украшательством Карла Брюллова и его школы и был фанатично аскетичен. Как известно, началось все с грандиозного скандала. В 1864 году Академия художеств стала Императорской. Праздник был, однако, испорчен тем, что тринадцать студентов Академии во главе с Иваном Крамским отвергли alma mater и создали собственную артель, которая решила отражать трудную жизнь народа. (Артель, организованная как коммуна из модного тогда романа «Что делать», распалась в 1870 году, а некоторые из «артельщиков» вошли в Товарищество передвижных художественных выставок.) Следует, правда, заметить, что это не только идеологический, но и экономический бунт. Живописцы попытались создать свой бизнес, оправдываясь высокими целями просвещения и борьбы за социальную справедливость. Так что эпитет «святые» применим к ним с известной долей иронии. Другое название будущих передвижников -- «шестидесятники» -- удивительно напоминает о хрущевской оттепели прошлого века. И в том и в другом случае помыслы борцов с косностью были чистыми, но дума была недодумана, миссионерские цели невнятны, средства никчемны. В карете прошлого далеко не уедешь, а старым языком новое не скажешь. Язык же был в обоих случаях кондовый. У передвижников -- выморочный академизм, у шестидесятников -- выморочное передвижничество (соцреализм), сквозь мазутную пленку палитры которого угадываются композиции русских «левых» 20-х годов. Такой вам Дейнека, вывалянный в грязи Исааком Бродским.

Бродский, в свою очередь, по заданию партии и собственному почину подвизался быть мальчиком-тягачем перовской «Тройки»; толкать в жирной, чавкающей жиже той дороги, что когда-то называлась живописью, бочку, наполненную высокими идеями народного счастья. Даже понимая, что Бродский -- лицемер, а Перов -- честный малый, трудно побороть в себе отвращение к той буро-серой распутице, что хлюпает на полотнах «святых шестидесятников». Это как бы колорит. Такой он из-за того, что гедонизм в живописи Перов презирал. Но нам сегодня от этого не легче. Потому-то глаз отдыхает на миловидной, в традициях жанров Василия Тропинина, картине Василия Максимова, на которой девушка за рукоделием сидит перед окном. Или на пейзажах тончайшего пленэриста Федора Васильева, чья жизнь оборвалась в 23 года. Или на юморесках Иллариона Прянишникова -- аналоге жанра «малых голландцев». Эта живопись лишена «тенденциозности, подчеркивания, щеголяния самобытностью», о которых предостерегал передвижников еще Тургенев.

Поскольку любоваться на выставке можно мало чем, публика перетекает туда, где время удается провести с хорошей пользой для ума и семейного бюджета. Под современную музыку недалеко от «шестидесятых» бойко торгуют бытовой техникой. «Новые технологии Самсунга» -- так называется экспозиция, открывшаяся по иронии судьбы в Бетонном зале корпуса Бенуа одновременно с выставкой разночинных «бессребреников» второй половины XIX века.