В Москве украинского режиссера Андрия Жолдака, которого называют «одним из самых скандальных режиссеров новой волны», узнали после спектакля «Опыты освоения пьесы «Чайка» (с Марией Мироновой, Юлией Рутберг, Татьяной Друбич, Дмитрием Харатьяном, Александром Балуевым), представленного на открытой площадке Театра наций в Петровском переулке. В прошлом сезоне шли еще разговоры о возможном приглашении Жолдака в Театр Вахтангова для постановки «Гамлета», оставшиеся, впрочем, без последствий.

В 2000 году на фестивале «Балтийский дом» Жолдак показал спектакль «Тарас Бульба», вызвавший шквал яростной критики. В этом году на «Балтдом» Жолдак привез спектакль «Отелло?!», поставленный с актерами румынского театра Radu Stanca. От него ждали прежней яркой провокационности и скандальности, но эти ожидания не оправдались.

Об этой работе и дальнейших творческих планах с Андрием ЖОЛДАКОМ беседует корреспондент газеты «Время новостей» Екатерина ВАСЕНИНА.

-- Почему в названии «Отелло!?» вы поставили и вопросительный, и восклицательный знаки?

-- Это была просьба продюсеров. Я бы поставил знак восклицания. А они хотели знак вопроса. Потому что их спектакль пугал. В результате оставили и то и другое.

-- Как возникло сотрудничество с румынским театром Radu Stanca?

-- Я уже делал с ними «Идиота». Мы только что возили его в Токио и получили очень хорошую прессу. Когда Някрошюс выпустил «Отелло», мне захотелось выпустить свою версию. Искусство -- это всегда полемика.

-- Помимо технических проблем, возникших на фестивальном показе «Отелло?!», сам спектакль показался неровным и неряшливым по сравнению с той же «Чайкой», которую вы ставили в Москве.

-- Неряшливость возникает в спектаклях такого рода, как «Отелло?!», в которых важно все -- свет, звук, пауза, -- когда что-то из этого нарушается. При всех сложностях, с которыми мы сыграли «Отелло?!» на фестивале «Балтийский дом», я очень люблю этот спектакль, он для меня этапный. Второй акт для меня очень важен. В нем я меняю шкуру.

-- Что это значит?

-- И в «Чайке», и в «Тарасе Бульбе», и в первом акте «Отелло?!» важные эмоциональные моменты я проживаю рядом с актерами, трактую их как «крупный план», а в финале «Отелло?!» и в «Гамлете» происходит холодное отстранение -- удаление предмета искусства от себя. Для этого требуется большое умение, мастерство.

Мой новый спектакль «Гамлет» сделан полностью в эстетике второго акта «Отелло?!». «Гамлета» я поставил в Харькове, в Театре Леся Курбаса. Актеры этого театра из поколения в поколение передавали любовь к формалистическим традициям этого режиссера, и с ними мне удалось поставить спектакль с отличным результатом. Недавно на традиционном фестивале левого театра в македонском городе Скопье мы играли «Гамлета» с сумасшедшим успехом. Авиньон им заинтересовался. Конечно, хочу привезти его в Москву.

-- Есть ли у вас новые московские проекты?

-- Перед поездкой в Питер мне звонил продюсер «Чайки» Павел Каплевич и сообщил, что я буду ставить «Ревизора» в Театре Моссовета. «Чайку» в Театре наций мы выпускали как антрепризу, не было помрежа, звукорежиссера. А я хочу прийти в нормальный театр, где я бы не думал об этом. Мне нужна сцена, артисты и тишина. Так что я собираюсь опять в поход на Москву.

-- Эксперты «Золотой маски» прошедшей весной отказались включить вашу «Чайку» в конкурс, в Театре им. Вахтангова так и не решились на «Гамлета», театр «Балтийский дом» снял вашего «Тараса Бульбу» из репертуара -- и все это в течение одного сезона.

-- Какая-то несчастливая судьба у меня в России. Добавлю, что Анатолий Васильев хотел показать «Тараса Бульбу» на Театральной олимпиаде, но оказалось, что везти его слишком дорого. А если бы Москва увидела «Бульбу», мне бы не пришлось завоевывать город с нуля.

Меня в принципе в России очень не любят. Гораздо лучше реагируют немцы, японцы, французы. Хотя вроде бы должно быть наоборот -- хотя бы потому, что я учился в Москве у Анатолия Васильева. Во многих странах, не только в России, театрами управляют люди, которым в силу вкуса и возраста не нравится искусство, подобное моему. Они же по запаху узнают чужих. Так же и свои меня узнают. В Белграде ко мне подходят тридцатилетние директора театров и приглашают на постановку с условием: только эксперимент. Только поиск. А на Украине и в России мне говорят: только поставь нормальный спектакль, пожалуйста. Экспериментальный театр в России настолько в зачаточном состоянии, что прямо слезы.

Многие режиссеры приходят с годами к необыкновенной простоте. Я пока еще не насытился поиском. Мне 39 лет, и я сейчас не могу стать простым. Когда мне будет 60, я, наверное, захочу простоты.

-- Я слышала, у вас есть своя концепция театра будущего. В чем ее смысл?

-- Во-первых, театр будущего будет тотальным авторским театром, и режиссеры будут ставить фрагменты заинтересовавшего их сюжета. Последовательная иллюстрация литературного произведения из театра уйдет. Мы не будем ставить «Гамлета» от первой страницы до последней -- это нонсенс. У меня в «Гамлете» первый акт идет 15 минут. Я рассчитываю на зрителя образованного, а образованному зрителю неинтересно следить за развитием сюжета, который он давным-давно знает. Еще раз приходить и слушать, как такой-то артист произнесет ту или иную знаменитую фразу, -- зачем? Вот Анджей Вайда брал финал убийства Настасьи Филипповны и снимал об этом фильм.

Во-вторых, в театре будущего все актеры должны стать универсалами. Универсальный актер должен уметь играть любые роли -- мужские, женские, шкаф, сахар, дядю Ваню, Раневскую. Важна суть, а не пол. Например, если у меня в труппе есть девочка, которая имеет взгляд и энергию, как у Земфиры, я дам ей играть Гамлета. Актриса, игравшая бы в другом месте Раневскую, у меня будет играть Лира, потому что она на самом деле по своей сути -- Лир.

И третье, каждая минута сценического времени спектакля будет очень сложно закодирована. Все должно быть очень непонятно. Мне, например, интереснее спектакли разгадывать. Кто совершенно ясен, тот глуп.

Конечно, художник должен сказать, для чего он что-то делает, обозначить мотив. Но как в «Сталкере»: узнать свое настоящее желание всегда страшно. Я вот думаю, что хочу своими спектаклями прославить Родину, а в «сталкеровской» комнате могло бы оказаться, что мое настоящее желание совершенно другое.

Скрытый, но осознанный мотив можно еще описать в интимном дневнике, но то, о чем говорится вслух, -- ерунда. Когда мы смотрим спектакли, мы «снимаем» смыслы. Если смыслов раз-два и обчелся, мне нечего на спектакле делать -- декорации я оценил в первую минуту. Бесконечная расшифровка -- только тогда это искусство. Все остальное -- это «Макдоналдс».