В дни, когда заложники сидели в зале, захваченном террористами, перед телевидением была поставлена сложнейшая задача: с одной стороны, как можно более полно информировать общество о происходящем, и с другой -- не повредить, не мешать спецслужбам и по возможности направить общественные эмоции в конструктивное русло. Телезрителей надо было поддержать, успокоить, дать им «правильные» (при том, что «как правильно», никто твердо не знал) установки и масштаб для восприятия чудовищных фактов. По центральным каналам шли подробные спецрепортажи с места событий, комментарии экспертов и политиков. Однако перейти на работу в непрерывном новостном режиме, как канал CNN, российское телевидение не решилось. Естественно, прежняя сетка вещания была изменена, сняты все развлекательные программы и те передачи и фильмы, на которые заранее продали рекламу. В эфир пошли старые советские фильмы, способные, по мнению руководителей каналов, создать нейтральный фон. Выбор был сделан в пользу психологического, «доброго», кино: «Когда деревья были большими», «Дорогой мой человек», «Служили два товарища», «Военно-полевой роман»... Какие-то производственно-молодежные фильмы начала шестидесятых... Исторические мелодрамы вроде польского «Знахаря»...

Понятно, что выбор осуществлялся по принципу вычитания -- чтобы без крови, без агрессии, без трагических конфликтов, а также чтобы без явного ликования и комизма. Ну и по техническим соображениям -- то, что можно крутить без нарушения условий договоров.

Однако важно, что среди этих картин практически не было произведений, созданных в последние десять лет. Хотя и в постсоветское время тоже снимали фильмы, так сказать, «душевные». Но представить себе демонстрацию в эти трагические часы, к примеру, картины Олега Янковского «Приходи на меня посмотреть» просто невозможно.

Пока по центральным каналам зрителей неявно призывали оставаться в пределах частного пространства, «человеческого измерения», на радио «Эхо Москвы», занимающего наступательную позицию, транслировались протестные песни Владимира Высоцкого и Виктора Цоя, способствующие консолидации и попадающие в такт с «активной гражданской позицией». И опять же это были песни, написанные много лет назад, а не сегодняшние сочинения.

Причин тут, конечно, довольно много. Например, то, что искусство советской эпохи куда более знакомо, а потому не слишком будоражит и не вызывает новых эмоций -- привычное и узнаваемое куда более уместно в состоянии взвинченности и смятения, в котором прибывали сограждане. Но отсутствие среди нового искусства произведений, способных консолидировать общество, служить ему успокоительным или возбуждающим -- но непременно одинаково действующим на всех -- средством, вполне симптоматично.

Характерно еще и то, что, говоря в прямом эфире о трагедии, интервьюируемые общественные и политические деятели, как правило, не могли найти подходящих слов. Косноязычно называли происходящее «трагической ситуацией». Беспомощно повторяли идеологические клише. И просто не знали, как себя вести, -- не потому, что не чувствовали трагизма происходящего, и не из-за душевной черствости, а прежде всего потому, что современным обществом не разработано ритуала для формализации действительно серьезных переживаний. После освобождения заложников состояние общества изменилось -- несмотря на скорбь о более чем сотне погибших, все-таки наступило облегчение. И снова естественной стала политическая риторика, вновь нашлись слова для определения различного отношения к событиям и их участников. То есть снова заработали привычные каналы для адаптации действительности -- именно, те, что хорошо разработаны за последнее время, время, очевидно настроенное на то, чтобы разбрасывать камни, а не собирать их.

Старые фильмы, какими бы разными они ни были, объединяет одно -- они существуют внутри единой и цельной картины мира. Не совпадающей с нашим сегодняшним мироощущением -- это так. Но предлагающей завершенную, внутренне не противоречивую, законченную систему, в которой добро побеждает зло, справедливость торжествует, а гибель героя не безнадежна, потому что не бессмысленна.

Дефицит объяснений и, главное, осмысленного и цельного отношения к современному миру как никогда ясно был продемонстрирован именно в момент наибольшего трагического напряжения. Сегодняшним жителям России до сих пор не хватает столь необходимых для здорового общества стереотипов поведения. Российская общественная реакция отличается разрозненностью и смятением: даже в рамках одной телевизионной программы заметна несостыкованность позиций журналистов и неумение редакторов свети их воедино. Противоречия даже внутри одного высказывания никого не смущают -- они кажутся естественными в этом составленном из осколков отражении.

Как это связано с демонстрацией советских фильмов? Да прямо и связано -- люди, как существа социальные, в большинстве своем склонны воспроизводить знакомые коды поведения и прежде всего те, что вызывают общественное одобрение. Однако ни в современном искусстве, ни в современной политической жизни им никто их не предлагает. Только старые советские картины, в которых положительные герои весьма убедительно следуют образцовым стандартам.

Не следует, впрочем, упускать из внимания то обстоятельство, что во времена, когда эти действительно хорошие фильмы и еще множество других, менее хороших, были сняты, трагедии, случавшиеся и тогда в жизни людей, просто не показывали не то чтобы в прямом эфире, но и вообще никогда. А нештатными ситуациями, на которые реагировало телевидение, были исключительно похороны вождей. И мы помним, что означали непрерывные концерты симфонической музыки и классический балет на экране телевизора.