Летом 1988 года на маленьком фестивале в итальянском городке Пезаро, которому до большой советской политики, как и всем тогда, тоже было дело, главным угощением стало кино «ленинградской школы» разных десятилетий. Годом раньше здесь торжественно предъявили «фильмы, освобожденные Горбачевым», и вот теперь -- ленты, готовившие, по итальянской нехитрой мысли, светлое демократическое будущее, Gorbachev и perestroyka. Среди других показали и «Пацанов» Динары Асановой. На следующее утро в местных газетах усиленно замелькало это имя, а патриарх мирового киноведения Марсель Мартен риторически вопрошал ленинградскую делегацию, как получилось, что они раньше ничего не знали об Асановой.

Да так и получилось. К тому времени режиссера уже три года не было в живых, прошедшей весной исполнилось семнадцать лет со дня ее смерти -- и как-то так получилось, что не «они», заморские киноведы, а нынешние «мы» вполне обходимся без ее восьми с половиной фильмов. Если считать за половину ранний короткий «Рудольфио», который на самом деле никакая не половина, а взрослое художественное целое. Этим фильмам отвели полку в многоуважаемом шкафу истории советского кино, а у телевизионной «сетки», видать, слишком крупные ячейки, чтобы их ухватить и удержать -- не того они калибра.

Есть известная пошлость в рассуждениях о том, почему смерть выбирает этот час, а не другой. Но Асанова действительно слишком любила кино, чтобы не впустить в свою жизнь девяностые с их тоскливыми и безысходными «поисками финансирования» и «консервацией», чтобы не впустить в свою жизнь «нулевые» с их «проектами», «рейтингами» и «прайм-таймом».

«За что я люблю кино? За то, что оно -- жизнь, которая течет со мной вместе» -- слова Асановой, одно из последних интервью. В ней было ощущение кино не как дела, а как жизни, в ней было -- пересмотрите любой из фильмов, от «Не болит голова у дятла» до «Милого, дорого, любимого, единственного...», -- острое и живое чувство, каковому есть научное холодное имя -- «киногений». Это чувство и было ее правдой. И ни при чем здесь трескучие благоглупости про «социальный диагноз», который она ставила, про «набатный колокол нравственности», в который она била, и проч.

Если все к такой «правде» сводить, то легче легкого сегодня укорить Асанову «неправдой». Слишком уж ухоженные ее десятиклассники в «Ключе без права передачи», слишком начитанные, изъясняются со значением. Да и «трудные» из «Пацанов», складывающие вместе с самоотверженным Пашей Антоновым его педагогическую поэму о перевоспитании трудом-спортом и хоровым пением цветаевских строк, в сомнение ввергают. Но это копеечная «неправда», не в ней дело. И не в том, что диссиденткой от кино Асанова не была, и не в том, что всемогущий министр Филипп Ермаш ей по-своему благоволил, хотя фильмам присваивали унизительные категории и тех же «Пацанов» кастрировали нещадно. А в том дело, как дышит у Асановой залитый майским солнцем класс и как поглядывает маленький взъерошенный Муха на соседку по парте Федорову в «Дятле». И в том, как ищет слова, ищет понимания грузный косноязычный отставник, ныне директор школы, который с трудом размещает себя в тесной кухоньке молоденькой литераторши -- несгибаемой любимицы учеников в «Ключе». И в том, как срывается на истерику Паша, уязвленный предательством пацанов. И в жестком, рваном ритме намеренно грубо сшитого «Милого, дорогого...».

Асанова умерла 4 апреля, день ее смерти пришелся на день рождения Андрея Тарковского, и есть, я убежден, в этой рифме скромный небанальный смысл. Ученики Михаила Ромма, Асанова и Тарковский родственны отчаянной, религиозной силой чувств к кино. И различны природой этих чувств. Кино одного начинается там, где заканчивается кино другой, чуждое напряженной метафорике и эстетической расчисленности. И наоборот.

В кино Асановой своя тайна -- восточная, но в северной ленинградской оправе. Пятнадцать лет, всю режиссерскую жизнь, Асанова прожила в Ленинграде, но вернулась в свой Фрунзе, теперь Бишкек, где похоронена. Сейчас ей исполнилось бы шестьдесят. В Бишкеке открывается фестиваль «Альгамбра», ей посвященный. На Ала-Арчинском кладбище почтут ее память, на Иссык-Куле проведут ученый семинар «Место современного художника во времени и пространстве», в Доме кино покажут ее фильмы и фильмы о ней, будет день казахского кино и день узбекского кино. Будет день ее «Ленфильма», который уже совсем другой и теперь стоит в Петербурге не на Кировском проспекте -- на Каменноостровском. А его старый добрый вестибюль, где на следующий день после смерти Динары возникла ее фотография с черным кантом, давно уже отвоеван одним из банков для собственных финансовых нужд.