Концерт оркестра «Филармония» (одной из пяти лондонских оркестровых знаменитостей) с Владимиром Ашкенази в роли дирижера и солиста стал событием из ряда «мировые звезды по ценам выше рыночных». Новую московскую элиту, способную купить билеты в Большой зал Консерватории за 300--400 долларов (на галерку -- от 50 долларов), уже лет десять как изредка подкармливают искусством мирового класса. Тот же Ашкенази приезжал с Немецким симфоническим оркестром. Но сколько эту новую публику ни корми, она все равно не в состоянии выключить мобильные телефоны, вылечить бронхит и не лезть по головам во время концерта.

Экстремальная дороговизна билетов, обусловленная дороговизной оркестра, вызвала широкий непрофессиональный интерес, хотя в программе была пара интриг и для искушенной публики. Как водится в подобных случаях, организатор концерта компания «Росинтерфест» прибегла к услугам хамливого охранного подразделения, из-за чего на входе в здание была жуткая давка с детским плачем и криками растерзанных, что придало событию вид не слишком приятный.

«Этот концерт появился в нашем расписании не так давно, поэтому я не мог предложить оркестру учить новый объемный репертуар. Я хотел сыграть что-то русское, но не длинное. «Воевода» Чайковского -- как раз такая музыка. Вторую симфонию Сибелиуса, я знаю, здесь играют редко, а я ее очень люблю. У меня и жена скандинавка. И наконец, логично было включить в программу концерт Моцарта». Комментируя программу, пианист и дирижер Владимир Ашкенази, едва ли не самый успешный на мировом рынке русский эмигрант, победитель конкурсов Королевы Елизаветы (1956) и Чайковского (1962), лауреат «Грэмми» (1999), старался не акцентировать свое фортепианное участие в концерте. Известно, что играть на рояле в Москве он очень не хотел. Еле уговорили.

В 90-е Ашкенази уже дирижировал в Москве, поэтому теперь особенно интриговал именно этот лаконичный 20-й концерт Моцарта: впервые за много лет московская публика могла живьем услышать знаменитый породистый звук и эмоционально сдержанную, конструктивно ясную игру.

Но сенсационного возвращения не произошло. Ашкенази играл впроброс, в метрономном ритме. Маститая «Филармония» звучала неповоротливо и динамически однообразно. Так что хрустальный моцартовский минор в долгожданном и хорошо разрекламированном изложении показался странной шуткой, если не вежливым одолжением.

Ашкенази-пианиста часто упрекают в холодности и голой виртуозности. Всему виной уравновешенность его конструкций, кристальный звук и аристократическая эмоциональная корректность. Ни за роялем, ни за пультом он не склонен ни к тревожности, ни к возбужденности, ни к мрачным приступам сомнения. С другой стороны, его пропорциональный эстетический мир чужд и вызывающего рационализма. Ашкенази обладает феноменальным чувством меры, умением слышать структуру и звуковым чутьем.

Можно было рассчитывать, что главный номер программы, Вторая симфония Сибелиуса, будет сделан по этой фирменной рецептуре. Сам Ашкенази полагал, что привезет в Москву редкую партитурную гостью, но тут выяснилось, что двумя днями раньше симфонию исполнит Михаил Плетнев, возвращающийся в РНО. Это совпадение стало главной интригой гастролей Ашкенази и неожиданным поводом для конкуренции.

«Плетнев? Да, я думаю, он хороший дирижер, -- отвечал Ашкенази на вопрос обозревателя газеты «Время новостей». -- Я слышал его один раз в Лондоне. Своим оркестром он довольно хорошо дирижировал. Очень экономично».

У симфонии Сибелиуса 1902 года почему-то сложилась репутация нордически-мечтательного гимна прекрасной северной природе с ноткой сонной чувствительности. В то время как она в гораздо меньшей степени чувствует себя наследницей любимого Сибелиусом Чайковского, чем современницей Малера и Рихарда Штрауса.

Трактовка симфонии как выглаженного ностальгией снежного пейзажа ни Плетневу, ни Ашкенази была не интересна. Плетнев в своей излюбленной манере аналитически ее препарировал, тихо вскрыл ей вены, пустив по ним потоки собственной пронзительно-прохладной эмоциональности. Отчего симфония приобрела страшноватую и предельно выразительную искусственность. РНО, снова зазвучавший с той грацией, которая была свойственна ему года три назад, хоть и был не во всем удачлив, радовал изысканной тембральной многомерностью.

В отличие от московского оркестра лондонская «Филармония» любит густые, матовые и массивные звучания. А Владимир Ашкенази в отличие от Плетнева кажется мастером, способным так ловко и незаметно подвести под партитуру интеллектуальную базу, что та в конце концов обезоружит блистательной до наивности органикой. Но то ли вес оркестра оказался слишком велик, то ли мастер плотных красок и сиятельных пропорций Ашкенази-дирижер все-таки не рассчитал рывок. До наступления Finale он упрямо поднимал оркестровый вес, гипнотизировал стоячей медью, брал в Скерцо виртуозный темп, с которым оркестр справлялся без изящества, и в последней части на пределе сил, казалось, зафиксировал штангу. Ан нет. Пришлось бросить. Очередная кульминация не столько апеллировала к высоким небесам и низким землям, сколько смущала гипертрофированным блеском. Возможно, логика, придуманная Ашкенази, не слишком подошла оркестру с его рубленным балансом групп, красиво массивными струнными и нескромными духовыми. Или у самой логики не было правильного старта. Так или иначе, Сибелиус, определенно поманив странным сочетанием деревенской грубоватости и малерианской исступленности, надулся героическим генералом. Не в пример красочному «Воеводе» -- в недлинной партитуре не было героики, но были дыхание, ясная логика, эффектные звуковые пропорции и органика.

В соревновании за право называться лучшим интерпретатором Сибелиуса на московской сцене в этот раз никто не победил, хотя обе версии много чем привлекли, в том числе перфекционизмом. Зато сама Вторая симфония теперь не только хит, но и музыка без приторно-глянцевого имиджа. Это ли не результат?