«На службе у царей. Русская императорская гвардия от Петра Великого до Октябрьской революции 1917 года» -- сколь онтологическая, столь же и ностальгическая эрмитажная выставка открылась в парижском Музее армии. От идеи до ее воплощения ровно десять лет: в 2000 году на экспозицию, посвященную 300-летию гвардии, по приглашению Михаила Пиотровского приехали потомки офицеров Преображенского, Измайловского, Семеновского и других знаменитых полков. Тогда впервые возникла идея выставки: о российской военной элите, ее подвигах, славе и непростых взаимоотношениях с властью и, наконец, о трагической развязке: гибели империи и ее армии в 1917 году. За десять лет в Эрмитаже появился самостоятельный отдел -- Музей гвардии, разместившийся в Главном штабе. Русская революция, несмотря на беспощадную жестокость, оказалась милосерднее к материальной памяти, нежели французская: она пощадила музейные экспонаты. Пришедшие на выставку смогли в этом убедиться. Более 240 экспонатов из коллекции когда-то Императорского, а ныне Государственного Эрмитажа (в том числе никогда не покидавшие до сих пор Петербург полтавский мундир Петра Первого, простреленная шинель Александра Второго, в которой император пережил покушение на Дворцовой площади, «Бородинское сражение» кисти Хессе) составили основу выставки. А дополнили экспозицию вещи из парижского Казачьего музея, созданного офицерами лейб-гвардии Казачьего полка еще в екатерининские времена, эвакуированного во время революции на Дон и затем вывезенного офицерами Добровольческой армии сначала в Сербию, а потом во Францию. Также на выставку в Париж приехали экспонаты из брюссельского Королевского музея армии: те, что были отданы сюда на временное хранение из Казачьего музея, когда в 30-е годы к власти во Франции пришли социалисты. В частности, из Брюсселя привезли коллекцию полковых труб. Выставка -- одно из ключевых событий Года Франции в России и России во Франции.

Бурный восторг как у журналистов, так и у представителей российского и французского дипкорпуса, пришедших на открытие, вызвало знамя лейб-гвардии Преображенского полка, пожалованное преображенцам в 1814 году, когда русские войска вошли в Париж. (К 1814 году Императорская гвардия, многократно увеличившая численность, составила полновесный корпус, в котором представлены все рода войск.) Почти двести лет спустя знамя вернулось в столицу Франции, чтобы расположиться в витрине Музея армии, в двух шагах от могилы Наполеона. Кстати, как заметил директор Музея армии генерал Робер Бресс, через два года Россия и Франция будут отмечать двухсотлетие войны 1812 года, и это хороший повод для продолжения сотрудничества в музейной сфере. «Вообще, -- дипломатично подытожил генерал, командовавший французским натовским контингентом в Югославии, -- объединенную Европу нельзя строить без культурных контактов». Война закончилась, и покрывшая себя неувядаемой славой русская армия, ее гвардейская элита, не смогла, не захотела остаться вне политики. Создатели выставки предлагают задуматься об отношениях власти и армии: когда и почему возникает сначала ментальный, а потом и реальный раскол? Одна из точек эмоционального притяжения -- витрина, посвященная восстанию декабристов. В ней -- мундир великого князя Михаила Павловича, командовавшего артиллерией, подавлявшей восставших, и мундир офицера мятежного лейб-гренадерского пока. Между ними -- шпага.

«Мы стремились не только показать хронологию событий в истории русской гвардии, тем более что объять необъятное невозможно. Наша задача -- составить образ, воздействующий не только на разум, но и на чувства. Потому выставка имеет, так сказать, личностный оттенок, будь то время основателя гвардии Петра Первого или закат эпохи -- царствование Николая Второго. Наши сюжеты -- серия сменяющихся картин, раскрывающих различные кульминационные моменты в жизни государства российского через призму происходившего в армии», -- говорит куратор выставки, заведующий сектором военной геральдики отдела «Арсенал» Сергей Плотников. Задача в целом реализована: есть колоритный рассказ о Нарвской баталии и о Полтаве, есть и подробный сюжет об эпохе дворцовых переворотов, когда гвардия превратилась в инструмент внутренней борьбы за власть. Во всей красе, конечно, представлена великолепная эпоха Екатерины Второй, есть намек и на трагедию конца государства и его армии -- показом мундира цесаревича Алексея 1914 года и офицерской шинели повествование обрывается, хотя до окончания истории гвардии еще три года. Почему? «С полей первой мировой гвардия уже не вернулась, -- говорит Плотников. -- Она многократно поменяла свой состав, в полки пришли новые, случайные люди, не впитавшие поколенческую гвардейскую традицию. И гибель русской гвардии, по сути, предопределила и гибель империи. Вот потому и наша выставка не доходит хронологически до 1917 года». Это, пожалуй, единственная на выставке фигура умолчания: о трагедии армии, расколотой революционным временем, рассказа нет. «Еще не сорваны погоны и не расстреляны полки», но в феврале 1917 года находившийся в Петрограде запасной батальон Преображенского полка первым встал на сторону революции. (Он же и был распущен в декабре революционного года, а вслед за ним и другие полки.) Первый полк империи первым же встал на сторону сил, империю разрушивших, -- трудно придумать более зловещий и более знаковый символ времени. Потом -- Гражданская война, где и в Белом движении, и в Красной армии было почти равное количество царских офицеров. Но в неоконченности повести о гвардии, придуманной и показанной Эрмитажем, возможно, есть свой резон: ощутив информационную лакуну, еще более остро воспринимаешь значимость присутствия в витринах рядом с эрмитажными вещами спасенных в хаосе революции гвардейских реликвий, теперь занявших на экспозиции свои исторические в прямом и переносном смысле места. Высочайшие подарки лучшим полкам империи, личные вещи офицеров, награды, бережно сохраненные наследниками, заняли свои места в витринах рядом с эрмитажными экспонатами. Об этом с гордостью говорили пришедшие на открытие выставки потомки гвардейцев -- Оболенские, Трубецкие, Бибиковы... Разорванное советской властью время уже не вернуть, но память, в том числе материализованная в экспонатах, к счастью, возвращается.