Когда режиссер и художник Филипп Григорян в театре Йозефа Бойса на «Проекте Фабрика» поставил пьесу "Третья смена" ставшего едва ли не самым популярным драматургом нового поколения Павла Пряжко, энтузиасты прямо так и писали: «Исполнились многолетние чаяния театрального люда, новый режиссер встретился с новым автором и породил новый театр». Позже стало ясно, что с объявлением о рождении нового театра как минимум поторопились. Вторая встреча Григоряна с Пряжко произошла в Перми, в театре «Сцена-молот», спектакль называется «Чукчи», и тоже рекомендовали как абсолютно революционный.

Теперь третья попытка -- в «Школе современной пьесы» пьесу Пряжко «Поле», победившую на конкурсе молодых драматургов «Действующие лица», поручили поставить тому же Григоряну, который так отзывается о полюбившемся драматурге: «Пряжко пишет так, что в тексте остается место для меня как режиссера: пьеса как живая разговаривает со мной».

Споры о том, имеет ли право режиссер по своей воле перекраивать текст классических пьес, шли весь ХХ век. Режиссерский театр боролся за свою свободу с театром драматурга и по факту победил. Сейчас эта же тема возникает снова уже на другом материале. Поклонники новой драмы ждут, что новая режиссура представит публике новых авторов, облегчит ей понимание нового языка. Театральный критик и программный директор фестиваля «Новая пьеса» Кристина МАТВИЕНКО считает, что спектакль «Поле» является хорошим поводом поразмыслить не только о новой драматургии, но и о том, как театр ищет адекватный ему язык.

Пьеса «Поле», известная по читкам на разных фестивалях и в драматургических лабораториях, в режиссуре Григоряна снабжена современным танцем, визуальными эффектами и многозначительной метафоричностью. Вопрос не в том, может ли «новая драма» быть поводом для театрального сочинительства, эта дилемма, хотя и занимает умы нынешних поклонников вербального театра, решена уже лет сто назад. Интереснее, насколько убедителен режиссер Григорян в выбранной им системе координат и сохранил ли в ней свою идентичность текст Пряжко.

Минчанин Павел Пряжко с недавних пор превратился в культовую для нынешней «новой драмы» фигуру: белорусскому аутисту везло, спектакли по его пьесам становились событиями, начиная с «Трусов» в постановке Елены Невежиной (Театр.doc и Центр драматургии и режиссуры) и заканчивая недавним лауреатом «Золотой маски» -- спектаклем «Жизнь удалась» Михаила Угарова и Марата Гацалова (Театр.doc). Пряжко умеет увидеть в элементарных житейских проявлениях человека чарующую музыку, и хотя эти пьесы не торопятся ставить «большие» театры, его популярность в неакадемическом пространстве уже достигла критической массы. Специфическое остроумие и мат являются непременными атрибутами его пьес, главным достоинством которых является редкое умение видеть в простейшем наборе ритуальных действий сложный код современной нам жизни. А разгадкой этого кода театр занимается с тех пор, как Пряжко появился в Москве на фестивалях «Новая драма», «Любимовка» и в Яснополянской лаборатории Михаила Угарова.

Кстати, именно в Ясной Поляне познакомились Пряжко и недавний выпускник Щукинского училища Филипп Григорян, тогда уже знакомый публике фестиваля NET своим перфомансом «Новый год», где в герметичном пространстве механически двигались, совершая некий обряд, актеры. А еще раньше Григорян «дебютировал» в публичном пространстве с оригинальной идеей -- озвучивать названия станций метро голосами народных и любимых артистов. Проект этот назывался «Линия», но не он принес Григоряну славу нового «футуриста», а спектакли по Пряжко.

В одном из первых своих спектаклей по Пряжко «Третьей смене» Григорян опробовал стеб и стилизацию эстетики советской пионерии. Тогда-то и обозначилось умение Григоряна-режиссера искренне любоваться внешней формой -- в отсутствие смысла. Картинки из жизни статуй -- пионеров ли, как в «Третьей смене», комбайнеров ли, как в «Поле», занимают его больше всего.

Персонажи пьесы Пряжко «Поле» проводят жаркий день на полевых работах, безуспешно пытаются дозвониться друг другу по мобильному телефону, с гордостью несут звание «потомственного комбайнера», занимаются сексом в кабинке грузовика и коллекционируют фильмы Тинто Брасса. Когда до одного из них доходит, что убирают они чужое, европейское, поле, герои, как следует, ругаются матерно, но продолжают работать, а завершают тяжелый день кострами и коллективным соитием. Чувство гармонии и здесь не изменяет Пряжко -- он грамотно развешивает в пьесе точки притяжения и отталкивания, чутко вслушивается в речь и точно фиксирует присутствие в жизни людей «от сохи» чудес цивилизации от мобильного телефона до «вай-фая».

Над «Полем» Григоряна работала целая команда: хореограф Анна Абалихина, художник по костюмам Галя Солодовникова, изготовившая футуристически-фольклорные онучи и рубахи, и музыкант Валерий Васюков из The Нет, переплавивший музыку Стравинского на современный лад. На квадратном пятачке толпятся люди в фуфайках и кирзачах, а у их ног прячется огромное животное, похожее одновременно на волка и на чудовище из «Аленького цветочка». С символической торжественностью на сцене появляется мать-земля с силиконовой грудью, из которой брызжет молоко, на экране мельтешит видеографика, а женщины носят кокошники-нимбы. Парадоксальным образом этот гибрид визуального театра и современного танца нивелирует языковые фокусы пьесы, так что и живая речь героев звучит искусственно. В эстетику «Поля» попадает разве что персонаж Ивана Мамонова -- водитель грузовика Виталик, крупногабаритный мужчина, упакованный в скафандр с рычажками и лампочками. Но даже и Виталику, органично излучающему идиотизм простого работяги, плохо удается неприличная шутка про коробок, который помещается на его мужском достоинстве.

В чем Пряжко и Григорян схожи, так это в любви к увлекательному неофитскому философствованию: посвящая пьесу «современной квантовой физике», драматург и строит ее по законам квантовой физики, а режиссер, говоря о спектакле как об «апокалипсисе наоборот», впихивает в коротенькое действо и фольклор, и лагерные вышки, и память о советской коллективизации. Но, пожалуй, самое досадное в случае с амбициозным проектом на Малой сцене «Школы современной пьесы» -- это то, что в «космогоническом» концепте Григоряна напрочь отсутствует ирония. На месте «Поля» поводом для высказывания обо всем и, как водится, ни о чем мог оказаться любой другой текст -- хоть русская народная сказка, хоть антиутопия 1920-х, хоть морок Нины Садур.

Тем более удивительно, что в отсутствие хоть каких-нибудь поисковых форм в нынешнем российском театральном пространстве Григорян занимает место молодого «авангардиста». «Поле» в его постановке -- яркий пример того, как режиссер игнорирует стилистику пьесы, не добавляя ей ничего, кроме специфического антуража, который можно принять за месседж только в ситуации острого дефицита таковых.