Спектакль, выпущенный в 2007-м в пражском Национальном театре, на гастролях не собрал полного зала (Большого драматического театра), однако имел ощутимый -- и объяснимый -- успех. Объяснимый уж слишком легко, потому заранее прошу прощения за изложение вещей совсем не хитрых.

Опус г-на Зуски (1968 г.р.) есть органический продукт его биографии. Балету он не учился, подвизался в пантомиме, однако с энтузиазмом автодидакта отдал себя танцам и поработал в нескольких чешских, немецких и канадских труппах. И даже приобщился к хореографии крупных авторов: Начо Дуато, Охада Нахарина и самого Килиана. А семь лет назад возглавил балетную труппу Пражской оперы.

От мастеров в его постановке многие узнаваемые комбинации и приемы. От себя -- отношение к танцевальному театру. Трое, для которых соло, -- Жак Брель, Высоцкий и чешский бард Карел Крыл. Взяты их песни в собственном исполнении и стихи, которые читают три актрисы (в том числе бывшая наша соотечественница талантливейшая Лилиан Малкина). Под эту фонограммную нарезку целых два отделения происходит следующее. Вот запевает, к примеру, Высоцкий «Он не вернулся из боя» -- лирический герой осуществляет всякие телодвижения, а когда «нас было двое» -- натурально выходит тот, который не вернулся, и они телодвигаются синхронно вдвоем (придавая балладе... гм... оттенок, который В.С. Высоцкий вряд ли имел в виду). Если «Последний кутеж» Бреля, то на сцене несколько крепко пьяных: их только что не рвет с авансцены прямо в зал. Если «Сыновья уходят в бой» -- сыновья в шинелях, безусловно, некоторое время поуходят в бой, в каковом и падут вповалку на пол. Если Крыл поет про девочку с завязанными глазами -- будьте покойны, тут же явится и она. Если «Охота на волков» -- мужчины с голым торсом примутся горячечно бегать на полусогнутых. Буквальная иллюстративность «зримой песни» доходит до прямой синхробуффонады: главный герой -- совокупный образ трех поэтов (симпатичный брюнет Александр Кацапов) начинает открывать рот под «фанеру».

Сценография Яна Душека -- черный кабинет, посреди нечто вроде стола в человеческий рост, на котором протагонист высится над, разумеется, толпой. Которая ему, разумеется, аплодирует, но души его мятущейся и раненой понять не может. До начала перед занавесом на кубе торчит -- ну, конечно, вы уже догадались -- гитара, потом она спустится с колосников, и герой будет ею всячески манипулировать. И героиня (модельного вида блондинка Зузана Сусова), верная спутница Поэта, тоже. В общем, всякий, кто хоть раз видел спектакли Бориса Эйфмана, легко вообразит и это «Соло для троих» -- надо думать, сам Борис Яковлевич, посетивший спектакль, должен быть доволен тем, что ширится, растет заболевание. Кстати, оно таки ширится, растет: навзрыд лирические номера с опусканием тел в люк сцены (то бишь в землю) и посыпанием их неустановленной субстанцией, обозначающей прах и тлен, чередуются с разухабистой эстрадой. За которую отвечают Брель (песня «Конфетки») и в основном Высоцкий. Для «Утренней гимнастики» герой снимает штаны и остается в красных трусах с желтой пятиконечной звездой на причинном месте -- ею он козыряет со своих горних высей, тем временем дольний кордебалет изображает физзарядку, плавно перетекающую в пляски вприсядку, инкрустированные пируэтами, турами по кругу и jete entrelace. Попутно один толстый мужчина (в труппе вообще у многих висят животы) регулярно выпивает стопку водки, услужливо подаваемую из кулис. Для «Москвы--Одессы» выезжают самолетные трапы, выносят чемоданы с буквами, образующими слово «Аэрофлот», на поэтовом возвышении воздвигаются две стюардессы и жгут там чарлстон с аттитюдами, во как! «Диалог у телевизора» героиня тоже ведет, не снимая пуантов: текст этого эстрадно-характерного номера не должен дать зрителю позабыть, что он все-таки в балете, так что «гляди, как вертится, нахал», а тут мы и арабеск-другой подпустим.

Спектакль следует известному тренду. В существующей до сих пор иерархии искусств классический балет значится в престижной верхней категории, там же, где опера, симфоническая музыка и прочие академические жанры. Обыватель хочет приобщиться к высокому и прекрасному. Но при этом оно не должно быть слишком уж высоким, чтобы было понятно, о чем вообще базар. Например, что она любит его, а он другую (или другого). Или что затравили художника. Которому вообще нет в жизни счастья. Или, наоборот, что зло ушло, добро пришло, чик-чирик!

Но ведь и поэзии надлежит быть, с одной стороны, высокой, а с другой -- не чрезмерно. Потому что по-настоящему любить Пушкина или, допустим, Мандельштама -- трудное счастье. Сколько этих ненормальных, которые задыхаются от восторга, перебирая по букве одну какую-нибудь строчку? «Роняет лес багряный свой убор...» Или «Твердь сияла грубыми звездами» (ударение на «а»). Так ведь велел тот же Пушкин поэзии быть, прости господи, глуповатой, она и стала. Никак не посягаю на культ Высоцкого (давно превратившийся в прибыльный бизнес, но это другой разговор) и прочих так называемых бардов, но не могу не заметить, что они как раз релевантно удовлетворяют стремление к доступной поэзии. Точно так же, как Петр Зуска (и весь драмбалетно-иллюстративный кластер) избавляет мещанина от неудобств постижения эвклидовой геометрии Петипа или неэвклидовой Форсайта. Так что «Соло для троих» гармонично объединило КСП (клуб самодеятельной песни) с КСХ (такой же хореографии).