Похоже, долгое дело спасения шедевра архитектуры российского авангарда, знаменитого жилого дома сотрудников Наркомата финансов на Новинском бульваре в Москве (так называемого Дома Наркомфина) может сдвинуться с мертвой точки. 16 августа владелец большей части здания -- Инвестиционная группа «КоперниК» (специализация -- управление и эксплуатация недвижимостью) -- объявил о возобновлении комплексной научной реставрации дома.

Хотя об истории уникального памятника и его нынешнем плачевном состоянии наша газета писала уже не раз, напомним, что Дом Наркомфина был построен в 1928--1930 годах выдающимися архитекторами-конструктивистами Моисеем Гинзбургом и Игнатием Милинисом (инженер здания -- С.Л. Прохоров). Замысливался зодчими экспериментальный дом-коммуна, в котором опробовалась новая типология ячеек для жилья, функциональных и свободных от привычных бытовых реалий (в некоторых квартирах нет, к примеру, ванных и кухонь). Пространство квартир удивительно красиво -- кажется, что оно постоянно трансформируется, побуждает воспринимать себя в движении, в различных отношениях света, формы, фактуры. Большинство квартир -- двухэтажные, гибкая упругая лестница перехватывает верхний и нижний этажи узлом. И в нижнем, и в верхнем этажах квартир встречаются огромные, чуть не во всю стену окна. Комнаты выходят на два противоположных фасада. Благодаря такой структуре дом связывают только два сквозных коридора, анфиладой объединяющих входные двери квартир. Расположены они на втором и шестом этажах. На уровне второго этажа жилой корпус соединен под прямым углом крытым переходом с так называемым коммунальным корпусом (осуществлялся совместно с архитектором Г. Зундблатом), где располагались кухня-столовая, детский сад, спортивный зал, библиотека. Индустриализация, коллективизация и культурная революция предполагали все делать вместе. На плоской крыше дома должны были собираться для общения все жильцы дома. Любоваться на Москву, загорать, гулять в цветниках. Идеальный цикл новой жизни в коммуне поддерживался утверждением новых конструкций, материалов, методов строительства. Среди них историк архитектуры авангарда Селим Хан-Магомедов отмечает несущий железобетонный каркас (с заполнением из легких «бетонитовых камней»), наружные стены в виде термоизоляционного ограждения, щитовые двери, раздвижные окна, изготовление отдельных элементов с их последующим монтажом в процессе строительства, обогащение пространственного ощущения интерьера благодаря экспериментам с масштабами, освещением, цветом.

Несмотря на то что замыслы архитекторов были осуществлены (хотя и не полностью -- новых корпусов нет), функционировать по идеальной схеме зданию не пришлось. Идеи авангардного проектирования в наступившую тоталитарную эпоху канули в Лету. Из дома захотели сделать среднестатистический корпус для жилья советских граждан. И сделали...

В доме никогда не проводился капитальный ремонт. Здание ветшало и обрастало убогими достройками. Внук архитектора Моисея Гинзбурга, известный сегодня архитектор Алексей Гинзбург давно мечтает вернуть Дому Наркомфина былое очарование, провести научную реставрацию. Идея была поддержана правительством Москвы в 2006 году, когда дом был признан памятником архитектуры. Инвестором тогда выступила компания МИАН (входящая в структуру бизнеса ИГ «КоперниК»), которая провела выкуп и расселение большинства квартир. Однако грянул кризис. Проект был приостановлен. Двенадцать квартир остались нерасселенными. Их жители недовольны и требуют решения вопроса. Разумеется, эти квартиры должны быть расселены на законных основаниях без ущерба для жильцов.

Сегодня забрезжила надежда. ИГ «КоперниК» заявляет о готовности возобновить проект научной реставрации. Поскольку значительная часть помещений дома-памятника (в том числе коммунальный корпус) является городской собственностью, решено создать совместное предприятие с правительством Москвы. Его задачами станут расселение жильцов все еще не оставленных квартир (муниципальных и приватизированных) и реализация проекта научной реставрации. Подробно о проекте, трудностях его осуществления обозревателю «Времени новостей» Сергею ХАЧАТУРОВУ рассказал архитектор Алексей ГИНЗБУРГ.

-- В одном из последних интервью вы резонно заметили, что архитектура авангарда вообще и конструктивизма в частности не входит в сферу «охранных» интересов власти. Как вы думаете, почему?

-- Истолковывать социальные и культурологические феномены, наверное, все-таки не моя специальность. Но факт констатировать действительно можно: ни общество, ни власть не реагируют на то, что короткая эпоха архитектурного авангарда (1920-е -- самое начало 1930-х годов), по мнению многих исследователей и экспертов, была временем главного нашего вклада в мировую архитектуру. Тогда мы ничего не заимствовали (пусть талантливо и красиво), но были генераторами принципиальных идей. Это было интернациональное движение: ценности индустриального общества, индустриальной революции едины для всех. Когда наступила эпоха тоталитаризма, для советской власти стала важна самоидентификация с классическим наследием.

-- Тут, на мой взгляд, принципиальна мысль о самоидентификации власти. Но и сегодняшняя власть явно не способна идентифицировать себя с авангардом и конструктивизмом. Вот с ампиром 30--50-х годов прошлого века еще куда ни шло... Может быть, другая проблема индифферентности власти к наследию авангарда -- во многих случаях катастрофическая сохранность памятников (подчас обусловленная не очень хорошим технологическим качеством -- многое в ажиотаже индустриализации и культурной революции делалось наспех). Легче такой балласт скинуть, чем вкладывать в него огромные деньги.

-- Считаю, необходимо нам твердо заявить: у конструктивистской архитектуры сегодня врагов во властных структурах нет. Но очень хотелось бы, чтобы появились деятельные союзники. По поводу качества строения и сохранности: не путайте памятники авангарда с хрущевскими пятиэтажками, которые как бы рассчитывались на двадцать пять лет. Здания, построенные в двадцатые годы, в дикой разрухе и бедности после Гражданской войны зачастую старались строить на пике наличествующих возможностей. Если учесть, что построенные тогда дома эксплуатировались и эксплуатируются чудовищным образом, можно как раз говорить о высокой культуре строительства.

-- Памятники архитектуры авангарда поставлены на охрану?

-- Да, у большинства есть статус объектов культурного наследия. Проблема не в именовании, а в том, чтобы создавать режим благоприятствования реставрации зданий.

-- В случае с Домом Наркомфина этот режим не создан?

-- Могу уверенно сказать, что пока нет. Существует достаточно большой клубок вопросов, где смешаны муниципальные, технические, юридические проблемы. Это не только памятник, который надо спасти. Это еще и муниципальный жилой дом, у него разные собственники. Есть еще и арендаторы нежилых помещений. Многие квартиры в собственности ИГ «КоперниК». Большое количество помещений -- просто городская собственность. Нет одного хозяина. Вот в чем проблема. Город не стремился и не стремится стать хозяином дома. Москомнаследие (комитет по охране культурного наследия города Москвы) хотя и поддерживает какие-то наши начинания, не является организацией, которая может решать проблемы хозяйствования и управления имуществом.

-- В 2008 году, помню, посещал выставку в Музее архитектуры, посвященную вашему проекту реставрации дома и превращения его в подобие артотеля, в котором образ эпохи конструктивизма привлекал бы знатоков и ценителей. Идея жива?

-- Да, по шажочкам с ИГ «КоперниК» хотим сегодняшние острые проблемы решать. В первую очередь противоаварийные работы, которые требуется провести еще до начала всяких реставрационных дел. Возникшая после выставки надежда на активные действия пошатнулась вместе с кризисом. Тем более что власти не стремились ускорить решение этого вопроса. Наоборот, все юридические проблемы обрастали какими-то дополнительными сложностями. С другой стороны, могу сказать, что у нас с девяностых годов не изменилась концепция того, как нужно было бы использовать здание. Речь идет о восстановлении тех функций, которые входили в авторский замысел. Дом символизирует собой движение к жилищу новой эпохи, и этот образ может быть востребован сегодня. Просто статус дома, статус памятника требует одного хозяина, одного владельца, который бы отвечал за него. Потому считаю, что квартиры лучше сдавать в наем, чем продавать: чтобы одна организация отвечала за эксплуатацию дома и внимательно, бережно следила за его состоянием. Это, собственно, и подразумевает условно гостиничную функцию -- систему жилых ячеек, в которых можно жить и работать. Пристройка, которая ныне пустует и не отапливается, является городской собственностью. Здесь можно открыть кафе (как изначально и было).

-- Какие реальные предпосылки того, чтобы у здания появился один собственник?

-- Возможно, создание акционерного общества с городом, товарищества собственников жилья -- структуры, которая бы занималась управлением здания. Начать надо бы с действий городских властей, которые должны были бы отселить организации, обретающиеся на первом этаже... По новому закону памятник архитектуры может находиться и в частной собственности при условии тщательного выполнения со стороны собственника договора об охранных обязательствах, заключенных с Москомнаследием. Эта форма практикуется во многих странах. Нормально, когда государство не владеет памятниками, но строго контролирует их историческую сохранность. К сожалению, дело застопорилось даже не из-за чьей-то злой воли, но по причине инерционности бюрократической машины. Безразличие городских властей удивляет: рядом с домом сделана незаконная парковка, с асфальта вода течет прямо под дом, дренажа нет. Никто за это не отвечает. В коммунальном корпусе жили бомжи. Корпус принадлежит городу. Его Москомнаследие резонно не разрешило отдать под представительство Калининградской области -- это часть общего архитектурного комплекса. Бомжи устроили пожар. Пожар потушили, залив все внутри и разворотив как консервную банку кровлю. Перед зимой кровлю надо залатать. Этим никто не занимается. На содержание дома, естественно, городом выделяются деньги. Управляющая компания, ДЭЗ или кто там еще их благополучно осваивают. Никакого контроля за тем, как это происходит, нет. При замене гидроизоляции на кровле пропали старые чугунные дождеприемные решетки. Пропали старые батареи, не подключенные к системе отопления. Теперь их нужно воссоздавать. Из коммунального корпуса люди в оранжевых спецовках муниципальных служб увезли батареи в какой-то гараж во дворах на Новом Арбате. Это засняли немецкие студенты, изучавшие дом. Сейчас корпус без отопления. Дома без отопления руинируются быстрее. Что же получается? Мы даже не говорим об участии муниципалитета в дорогостоящей реставрации -- речь идет об элементарном поддержании городского жилого фонда, что входит в обязанность муниципальных служб. В результате мы создали некоммерческий фонд, который на уровне волонтеров, пожертвований пока вот эти срочные вопросы будет решать.

-- Ваш проект подразумевает именно реставрацию здания без типичных для Москвы новодельных улучшений?

-- Мы всегда говорили только о научной реставрации здания, даже о реставрации с частичной консервацией. Технологическая сложность здесь в том, что нужно сохранить максимально возможное количество элементов именно в том виде, в каком они существовали. Планируем снести надстройки, очистить первый этаж от достроенных помещений -- ведь изначально в основном он был сквозным, там были опорные столбы. Хотим вернуть к жизни находящийся в ужасающем состоянии коммунальный корпус. Процесс кропотливый, непростой, тем не менее вполне понятный. Анализируются все элементы, составляется опись подлинных элементов здания. Решается, какие можно усилить, сохранить, законсервировать, а какие делать заново. Из новых блоков, например, созданных в точном соответствии со старой технологией, можно полностью воссоздать геометрию старых стен. Это там, где укреплять стены бесполезно. Какие-то участки стен можно усиливать специальными составами, защищающими бетон. По аналогии с археологической реставрацией хотелось бы показать раскрытые законсервированные места с первоначальной фактурой и т.д. В совокупности это сложный, трудоемкий процесс. Тем не менее сохранить и «оживить» старое здание можно.

-- Наверное, эта версия предполагает больше затрат, чем принятая московскими властями: разрушить до основания, затем -- возвести муляж?

-- Не уверен, что дешевле. Те, кто говорят «дешевле», подсознательно имеют в виду другое слово -- «проще». Снять с себя ответственность, не возиться, не вникать. Это бред, а с точки зрения юридической -- беззаконие. Это подмена понятий, фальсификация истории, замена города. С точки зрения культуры это очень опасная вещь -- обесценивание памяти: как в компьютерной игре -- ощущение, что все можно начать снова, все заменяемо и все репродуцируется. В Москве это стало возможным из-за диктата строителей с советских времен. Тогда для людей, приезжавших в Москву по лимиту, быстро строилось жилье. Архитектуру как профессию сделали частью строительной отрасли. Еще чуть-чуть и в России можно будет говорить о полном исчезновении исторических городов.

-- Возвратимся в сегодня. Недавно мне повезло побывать в доме и подробно все осмотреть. И в нынешнем состоянии он восхищает гиперэнергетическим пространством, которое как будто обязывает относиться к жизни творчески. Дом -- лучшее в Москве место для общения, жизни, работы людей творческих профессий. Сейчас некоторые квартиры сдают как раз представителям артсообщества. Может, это репетиция будущей жизни Дома Наркомфина?

-- Конечно, ничего плохого в том, что в квартирах живут художники, нет. Главное, чтобы квартиры не перестраивались, а режим поведения жильцов соответствовал режиму поведения в памятнике архитектуры. Конечно, пустующий дом ветшает быстрее жилого. По аналогии с автомобилем: если на нем не ездить, он быстрее приходит в негодность. Если в дальнейшем в доме будут жить художники, сложится арт-комьюнити, -- я только «за». Более того, подобный путь был предусмотрен в конце 80-х годов, когда мой отец, Владимир Гинзбург, ради сохранения целостного исторического облика дома обивал пороги кабинетов с идеей открытия там мастерских. Мастерские, гостиница для деятелей культуры -- отлично. Вариант музея мне менее интересен. Для дома будет лучше, чтобы он был живым, жилым. Однако сейчас в первую очередь для меня важно, чтобы начался реставрационный процесс.