64-й Авиньонский театральный фестиваль закончен, теперь его можно вспоминать как историю. И если прежде каждый смотр помнили по главным премьерам или по темам (как, например, «русский сезон» в 1997 году или азиатский в 1998-м), то с 2004 года, когда фестиваль возглавили два молодых директора Ортенз Аршамбо и Венсан Бодрийе и ввели систему приглашенных худруков, годы маркируют по именам временных руководителей-режиссеров. Говорят: а помнишь, в год Остермайера... в год Фабра... или в год Наджа... Многие не могут забыть особенно удачный 2008-й -- год итальянского режиссера-визионера, художника Ромео Кастеллуччи, который к тому же определил одной из главных фестивальных тем дантовскую «Божественную комедию». Вторым худруком в тот год была знаменитая французская актриса Валери Древиль, и у нее был отличный спектакль в программе, но об этом мало кто помнит.

Нынешний год будут помнить как год швейцарца Кристофа Марталера, хотя он тоже был в паре с французским писателем Оливье Кадьо, чей вклад в фестиваль остался малозаметным. Сейчас кажется, что, несмотря на несколько впечатляющих постановок в авиньонской программе, этот год останется в памяти как не слишком удачный и, возможно, в некоторых отношениях даже кризисный. Хотя и не очень понятно, будет ли из этого кризиса выход и когда.

Судя по всему, главными событиями фестиваля стали две постановки самого Марталера -- сделанный по заказу фестиваля «Папперлапапп» (см. «Время новостей» от 22 июля) и издевательски-страшная «Защита от будущего», которую играли в старом здании школы в жанре отчетного концерта в сумасшедшем доме. Кроме того, «Процесс» Кафки из мюнхенского «Каммершпиле» в постановке Андреаса Кригенбурга (см. «Время новостей» от 19 июля). И два спектакля бельгийца Алена Плателя -- «Вне контекста», посвященный Пине Бауш (см. «Время новостей» от 27 июля), и «Гардения» -- щемящее документальное шоу, где героями, рассказывающими о своих реальных судьбах, стали трансвеститы. Прочие спектакли были хуже или лучше, но далеко не в каждом случае можно было объяснить, по какой причине они вошли в программу одного из самых старых и престижных в мире театральных фестивалей.

Хорошо, нет вопросов по поводу «большого», «разговорного» французского театра, который в России никому не кажется увлекательным и имеет обидное прозвище «театр у микрофона», а здесь любим. В этом году таких спектаклей снова было немало, и одной из приманок являлся сыгранный в почетном дворе Папского дворца тяжеловесный шекспировский «Ричард II» в постановке Жан-Баптиста Састра с отличным актером Дени Подалидесом в заглавной роли. Также нет вопросов к неудачам звезд: мне представляется, что новый моноспектакль Жозефа Наджа «Вороны», как и последние несколько его постановок, -- представления мучительно невнятные, кризисные. В этом году Надж играл «Воронов» вдвоем с композитором и музыкантом Акошем Ш. (Шелевени), извлекающим из своей установки такие звоны, хрипы, скрипы, что вспоминался наш замечательный перкуссионист Владимир Тарасов, тоже однажды игравший с Наджем. На этот раз художник-танцор становился у нас на глазах вороном: на подсвеченном экране всей рукой, будто ворон крылом, он чертил мелкие дрожащие значки, складывающиеся в странные картины, он рисовал себе на лице черный клюв, корчился на авансцене, а потом нырял в бочку с густой черной жидкостью и выходил, оставляя потеки, отяжелевший, неуклюжий, страшный, как ворон, облитый нефтью. В одном из маленьких выставочных залов Авиньона проходила и выставка работ Наджа, посвященная «Воронам», -- с вот такой же тонкой абстрактной графикой путаных волосяных линий, почему-то напоминающей о восточной каллиграфии. Но и этот спектакль, и выставка явно находились на обочине интереса театрального Авиньона. Как ни странно, куда больше Надж вспоминался в связи с совсем другим событием. Дело в том, что этим летом все главные авиньонские выставочные площадки -- и Папский дворец, и малый дворец, и музей современного искусства -- отдали свои залы знаменитому испанскому художнику и скульптору Мигелю Барсело. Даже на главной площади перед Папским дворцом на специальном постаменте стоял на хоботе гигантский слон-акробат, как будто бы сделанный из мокрой, торчащей колючками глины. Как тут было не вспомнить, что четыре года назад, когда Надж был приглашенным худруком фестиваля, он играл в церкви селестинок вместе с Барсело спектакль «Пасо добль» -- борясь с мокрой, вздувающейся глиной, которая только казалась податливой, а в конце поглощала обоих.

Но и в целом нынешняя авиньонская программа разочаровывала. Были в ней среднестатистические европейские спектакли, пробующие высказаться по поводу современности, как, например, немецкое «Доверие», поставленное совместно писателем-режиссером Фальком Рихтером и хореографом Анук ван Дейк, где в обрывочных разговорах, перемежающихся современным танцем, молодые люди эпохи экономического кризиса пытаются разобраться со своей личной жизнью. Были попсовые, как «Зачем строить гнездо?» нынешнего худрука фестиваля Оливье Кадьо в постановке Людовика Лагарда. Этот яркий, с претензией на интеллектуальность спектакль о жизни королевского двора в изгнании на зимней спортивной базе впору было играть в бульварном театре, а не в Авиньоне. Уже не в первый раз на фестиваль приехал Филипп Кен со своей Vivarium Studio, показавшей «Большой взрыв». Кен, когда-то учившийся на художника, а потом совмещавший работу сценографом с занятиями современным искусством, и раньше делал маленькие спектакли, в которых незначительность происходящего искупалась главным образом иронией и отсутствием претензий. Но в «Большом взрыве», кажется, все эти качества дошли до предела, после которого непонятно отчего одни люди в течение часа ходят по сцене, то что-то напевают себе под нос, а то переодеваются во все белое с шарами-скафандрами и продолжают прогуливаться в дыму, а другие -- молча сидят и на все это смотрят. В современном изобразительном искусстве есть такой термин «нонспектакулярность», предполагающий полный отказ от зрелищности, когда на выставке само экспонируемое произведение оказывается нелегко обнаружить. Похоже, в тех же категориях работает и Филипп Кен, но, признаться, в качестве спектакля нонспектакулярное произведение выглядит весьма уныло.

Приезжий театрал, ожидающий от Авиньона только самого-самого -- лучших спектаклей, новых веяний, важных тенденций, на нынешнем фестивале тихо копил разочарования, вызванные спектаклями явно средними и откровенно неудачными. Но в какой-то момент стало понятно, что и это тоже тенденция, причем несколько пугающая. Хоть и не так легко объяснить, в чем она состоит. В попытке уйти от традиционного театра, от мейнстрима и зрелищности в сторону театра уникального, авторского, экспериментального, как и положено фестивалю, торящему пути, Авиньон постепенно уходит от собственно театра в сторону умозрительных, но часто претенциозных построений. В контексте яркого, полного удач фестиваля такие представления могут казаться попытками эксперимента, маргиналами, необходимыми для полной картины. Но когда из этих маргиналов складывается большая часть фестиваля, то хочется бежать, «как Мопассан бежал от Эйфелевой башни».

А самым разочаровывающим представлением из тех, что удалось увидеть в Авиньоне, оказался «Больной танцор» в постановке Бориса Шарматса -- хореографа и режиссера, которого, по рассказам, французы числят восходящей звездой. В его спектакле было два актера: он сам, изображающий больного танцора, и еще одна актриса. Но герой был один -- крытый грузовик. Практически весь спектакль действие исчерпывалось унылой читкой актрисы, которую та вела из подсвеченной кабины грузовика, время от времени раздраженно переезжая по сцене с места на место. В последние минуты спектакля на бок кузова стали проецировать видео, мы поняли, что внутри томится больной танцор, а потом он вылез, еще чуть-чуть помучился на сцене, и спектакль закончился. Масштаб разочарования был связан не с тем, что постановка режиссера, которого объявили многообещающим, оказалась неудачной. А с тем, что у нее оказались большие претензии. И главное, с тем, что на следующий год Борис Шарматс объявлен приглашенным худруком Авиньона. И, возможно, это значит, что следующий фестиваль театралам лучше будет пропустить.