Еще лет пять назад говорить о конкуренции Музыкального театра с Большим было бы смешно: да, городской театр со славными традициями, с лучшей, чем у громкого соседа, версией «Лебединого озера», с вменяемыми ценами на билеты. При этом всегда как бы «знающий свое место» -- без великих амбиций, без великих имен западных постановщиков на афишах. Но, получив отремонтированное (фактически построенное заново) после двух пожаров здание, театр решил начать новую жизнь -- и Большая Дмитровка стала буквально выхватывать право первенства у Театральной площади.

В Большом вяло станцевали, замучили и забыли «Сон в летнюю ночь» Джона Ноймайера -- Музыкальный поставил «Чайку» гамбургского гения, что прочно обосновалась в репертуаре, и оказался настолько мил требовательному творцу, что тот в следующем феврале выпустит там и «Русалочку» (буквально завтра мэтра ждут в театре для отбора артистов на участие в постановке). В Большом прохлопали ушами взошедшую на мировом небосклоне звезду Начо Дуато -- Музыкальный в прошлом июле выпустил премьеру Na floresta, картинки из жизни амазонских лесов до сих пор идут под восторженный рев зала. (Большой спохватился и вне заранее объявленных планов добавил премьеру Дуато в репертуар грядущего сезона, но благодарить за это следует американского продюсера Сергея Даниляна, в последнее время плотно работающего с театром, а не сам Большой.) Постановку Иржи Килиана Театральная площадь обещала лет пятнадцать -- еще со времен правления Владимира Васильева; сейчас стоит в плане июль 2011 года -- а на Большой Дмитровке вот он, только что станцевали. В ноябре же грядет премьера финна Йорма Эло, звезда которого все ярче сияет на балетном небосклоне -- так Большой о нем и не задумывается (зато он был объявлен в перспективных планах Мариинки -- и тех обскакали). Так что реальная конкуренция -- выигрывают, естественно, зрители.

В воскресенье эти самые зрители получили «Маленькую смерть» и «Шесть танцев» Иржи Килиана. До конца сезона их покажут еще один раз, 16 июля, и если вы любите балет (или хотите понять, за что вообще его можно любить), купите, украдите, подделайте билет и попадите в Музыкальный театр. Потому что такое количество позитивных эмоций вам не даст ни один спектакль минувшего московского сезона.

Учившийся в пражской, ориентировавшейся на систему Агриппины Вагановой школе чех, отправившийся в 1968 году на стажировку в Англию, да так в родные места и не вернувшийся, поставил эти две вещицы на музыку Моцарта более 20 лет назад для Нидерландского театра танца. NDT -- его труппа, его дело, его стиль, а «Маленькая смерть» и «Шесть танцев» созданы в период ее первого звездного часа. Ни капли той усталости, что есть сейчас у Килиана (не так давно он вообще заявил, что расстается с сочинением танцев), наоборот, в каждом па фантастическое ощущение кайфа от того, как все у него получается.

«Маленькой смертью» французы называют оргазм -- но не ждите никаких пряностей: Килиан выстраивает из тел чертеж, витой рисунок. Не фотографии Камасутры -- но быстрый росчерк пера, прохладный и строгий. Или росчерк шпаг, что держат в руках в первой сцене выступающие из темноты шесть солистов. Шпаги у танцовщиков, у балерин -- громадные черные кринолины; но шпаги падают на пол, описывая вокруг мужчин круг, а кринолины вдруг оказываются односторонними, как платья, которые девочки делали в детстве для бумажных кукол, и танцовщицы просто выступают из-за них в сторону. Без оружия и нарядов мужчины и женщины ведут диалоги без помех.

Диалоги поразительной сложности, насыщенности, быстроты -- перехваты рук, выстрелы ног, контакты и неконтакты, воодушевленные просьбы и доверчивые согласия сменяются в таком темпе, какой, казалось бы, не предполагает элегическая моцартовская музыка (использовано адажио Концерта для фортепиано с оркестром до-мажор №23 и анданте Концерта для фортепиано с оркестром до-мажор №21). Происходящее напоминает обмен репликами в классической французской пьесе -- изощренностью лексики, выстроенностью конструкций и чувством, что тщательно маскируется красноречием -- при всей откровенности этого красноречия. Девушка взлетает в руках партнера на высокую поддержку и в следующую секунду оборачивается вокруг него на полу, изящество арабеска сменяется ломкой позой с косо согнутыми руками -- и «правильные» позы, и «неправильные» равноправны, нет запретов -- и трудно себе представить более нежную и более впечатляющую декларацию свободы.

Второй же балет Килиана отсылает скорее к Германии, чем к Франции (ну так в основе и лежат «Шесть немецких танцев»). Тщательно встрепанные дамы в дезабилье, мужчины в подштанниках; их парики напудрены так, что эта самая пудра при легком потряхивании облаком поднимается в воздух. Ревность и замышление злодейства, пылкая любовь и экстремальная галантность -- все сверх меры, все по-клоунски чересчур. Это фарс -- но фарс без капли вульгарности; любимые Килианом кринолины появляются и здесь -- но в них вдруг оказываются джентльмены, и кто-то из них ловит от этого кайф, а кто-то весьма смущен обстоятельствами. Это XVIII век, каким он хотел бы казаться -- без туберкулеза и смертоубийств, весь в балах и в потешных приготовлениях к ним. Чинные дамы в партере заливаются хохотом, как дети в цирке; в финале с колосников летят мыльные пузыри; после закрытия занавеса на сцене раздается такой дружный торжествующий вопль, что еще не покинувшие зал зрители начинают смеяться заново. Чрезвычайно удачный конец балетного сезона.