На Фестивале симфонических оркестров мира в Колонном зале Дома союзов, где в этот раз представляют музыкальное искусство Азии, отстрелялся предсказуемо главный в фестивальной программе Сеульский филармонический с авторитетным дирижером Мюнг Вун Чунгом.

Выступление собрало первый на фестивале аншлаг и было фактически безупречным: программно стройным, не длинным и не коротким, не развлекательным и не скучным, стилистически выверенным и по звучанию емким. Сеульский филармонический проявился плотным звучанием, сильным духом и убедительным содержанием, словно весомое, верно направленное и легко летящее пушечное ядро.

В этом полете было очарование и разочарование одновременно. Превосходный оркестровый звук заставил публику замереть с первых нот -- ранней оркестровой пьесы (1930) Оливье Мессиана «Забытые приношения» (про «Крест», «Грех» и «Святое причастие»). Но, удивляясь шикарному балансу групп, глубоким тембрам и ясной, мягкой артикуляции, публика, даже вслушиваясь, вряд ли могла бы удивиться лапидарному визионерству Мессиана -- его «симфоническая медитация» предстала скорее медленным техническим этюдом, впрочем, выполненным с неученическим спокойствием и блеском.

Франкофонный ХХ век корейский оркестр сделал основой программы, и этот выбор выглядел эффектным и удачным: европейская музыка, изысканно зависшая между классикой и авангардом, позволила Сеульскому филармоническому в красках продемонстрировать свои возможности: веская элегантность звука и стиля, не быстро пролетая над залом, поворачивалась разными боками.

Хорошо спрятанный в обманчивой мягкости фразировки стальной техницизм украшал главную вещь концерта -- сюиту из музыки к балету «Пеллеас и Мелизанда» Дебюсси. Глубокая перспектива ансамблевого баланса и послушная импозантность в движениях, ловкость динамики, легкость достижения кульминаций делали сдержанно веселым «Вальс» Равеля.

Удивительно только, что превосходная глубина звучания групп и ансамбля оставалась лежать на плоскости интерпретаций, как след на прозрачном стекле. По ту строну поверхности -- в утопический морок Равеля, в символистский ясный сумрак Дебюсси оркестр не попадал, вполне возможно, к этому и не стремясь.

На бис звучало еще «Море» Дебюсси, и снова духовая группа радовала сбалансированным, умелым великолепием. Снова казалось, что медные духовые, не крича и не форсируя, тайно играют в оркестре роль первых скрипок, что струнные демонстрируют очень внятный ансамбль, что оркестр и дирижер все-таки очень ловки в своем умении пройти через море, не замочив штанов. Бывают исполнения, в которых слышно, что Дебюсси предлагает здесь утонуть, но Сеульский филармонический к обертонам волнений был равнодушен.

Только однажды, и то не слишком, оркестр отступил от франкофонии, когда изящно и тепло продемонстрировал возможности корейской современной музыки: Шу, посвященный египетскому богу воздуха, -- Концерт для оркестра и старинного шэна (высокая пагода из связки бамбуковых трубок на металлическом раструбе) корейской композиторши Ынсук Чин напомнил об изысканности письма учителя Чин венгерского мастера Дьердя Лигети и прозвучал как манифест стилистического космополитизма корейской музыки и симфонической манеры. Бог воздуха (он же шэн) здесь изъяснялся голосом постмодернистких аккордеонов и первых поколений симфо-роковых электроорганчиков. А ненавязчивый этнокультурный мотив мягко растворялся в прозрачных фактурах европейской оснащенности.

Исполнитель-виртуоз У Вэй, умеющий извлекать из трехтысячелетнего шэна самые разнообразные звуки, сорвал овации (ему кричали и скрипачи, сыгравшие эхо-эффекты у задней стены за спинами слушателей) и бисировал радостным этноджазовым соло. Оно немного выделялось из общей высоколобости интеллектуальной программы, но не меняло того обстоятельства, что выступление корейского оркестра так или иначе разными словами рассказывало в Москве о своей включенности в мировой музыкальный контекст -- пресыщенный, но все-таки жадный до ядерной виртуозности, пушечной свежести и непринужденных полетов.