Крупнейший в сезоне проект в области современного танца (европейские хореографы, российские театры, немаленькие деньги Евросоюза, колоссальный энтузиазм наших танцовщиков) в течение четырех дней, с минувшего четверга по воскресенье, собирал фанатов контемпорари в «Мастерской Петра Фоменко» и в «Актовом зале». Танцевали люди из Кирова и Екатеринбурга, Казани и Москвы, Челябинска и Питера; ставили для них гости из Дании, Испании, Германии, Голландии, Бельгии, Франции и Португалии. После всех просмотров генеральный вывод прост: Россия по-прежнему производит на европейских людей чрезвычайно сильное впечатление.

Эти пространства. Эта погода. Эта архитектура. (На пресс-конференции один из голландцев, проникновенно: «Знаете, Екатеринбург очень некрасивый город».) Хореографы приезжали на месяц или два, в этих городах жили. И в большинстве спектаклей чувствуется просто ужас: что, если мы никогда отсюда не выберемся?

Датчанке Лотте Сай досталась Казань, «Камерный балет Пантера». Чего ждешь от посланцев Копенгагена? Размеренности, аккуратности, педантичной выверенности движений. Все это, видимо, в Копенгагене и осталось. В спектакле «Хороший, плохой и ты» свет меняется как на провинциальной дискотеке (все синее -- все красное -- все белое, слегка мигает и бьет по глазам) и брутальные парни швыряют вокруг себя вешающихся на них девиц (а те не в силах от них отстать, «бьет, значит, любит»). Обитающего во Франции Рашида Урамдана заворожили окрестности города Кирова, причем до состояния летаргического. Сотворяя «Борщевик. A True Story», он занавесил всю сцену белым, а на дальнем экране пустил видеозапись с качающимися в снегу сухими палками этого самого упомянутого в названии ядовитого растения. В течение часа артисты кировской труппы «Миграция» ходили по сцене как примороженные мухи, замирали, слегка покачиваясь на месте, и продолжали вялое движение. Больше не происходило ни-че-го; надо сказать, этот спектакль был важен для того, чтобы отметить, как изменилась московская публика за последнее десятилетие -- еще в начале 2000-х минут через двадцать после начала народ бы стал смеяться и/или уходить, теперь аудитория более подготовлена к современному искусству и более вежлива соответственно.

Голландцы Ури Ивги и Йохан Гребен, сделавшие спектакль «Песня не про любовь» для екатеринбургских «Провинциальных танцев», решили поговорить про ужасы тоталитаризма. Маленькая толпа людей в блеклых плащах чудовищного покроя ходила строем по кругу, рушилась на колени и поднимала руки вверх; если кто-то один пытался встать, другие заставляли его не рыпаться. Из толпы выделялась расстрельная команда и необходимая жертва; и, конечно, нельзя было обойтись без копирования шага кремлевского караула. Труппа Татьяны Багановой, выученная, классная, дисциплинированная, воспроизводила это сочинение безукоризненно; и не вина танцовщиков, что постановщики опоздали лет на двадцать.

Спектакли лишь двух танцтеатров не казались записями впечатлений от экскурсии по стране диких медведей -- это True Style физического театра Ed из Санкт-Петербурга и «Мирлифлор» костромской труппы «Диалог данс».

Человеку, впервые попавшему на фест современного танца, спектакль петербуржцев покажется попавшим в программу по ошибке -- собственно движение составляет лишь часть спектакля. Там гораздо больше разговоров, чем чего-либо похожего на танец в привычном смысле слова. Но вот этот гибрид движения и почти кабаретного трепа, с обязательной апелляцией к опыту зрителей (и потому напоминающий монологи Евгения Гришковца), в Европе давно относят к сфере танца; мы в терминологии идем следом. True Style, сотворенный Кристофом Винклером, сделан в полном соответствии с традициями немецкого театра. Он обаятелен именно точной апелляцией к опыту аудитории -- танцевальной аудитории в данный момент. Один из танцовщиков учился в Вагановском и работал у Бориса Эйфмана -- и в бытовых зарисовках детства соединяются юмор и тоска, а показ «как вот эту комбинацию поставил бы Эйфман» вызывает гомерический хохот зала. Потому что комбинация, только что бывшая обычным набором па, вдруг приобретает могучую истовость, очи танцовщика поднимаются к небесам, и руки распахиваются так, чтобы вместить все страдания русской души. То есть сделано так точно, что имя хореографа, кого пародируют, могли бы и не называть.

А у костромичей, для которых «Мирлифлор» поставила бельгийка Карин Понти, вообще не было отсылок к каким-либо реалиям Костромы, России или Брюсселя. Вечная история, вечный взгляд -- самое сильное впечатление на фестивале.

Две женщины, двое мужчин. Сложные (и скрытые) отношения, внимательные и ревнивые взгляды. Никаких открытых страстей и столкновений, лишь мгновенно-точечные обозначения напряжений, лишь голова, во время дуэта повернутая не к тому, с кем ведешь диалог. И пластика -- глубокая, звериная, мягкая. Если большинство европейских хореографов взглянуло на наши города и реалии будто из-за решетки зоопарка (с опаской -- выдержит или нет?), то Понти сочинила спектакль о вещах внутренних, а не внешних, о том нежном, опасном, жаждущем любви звере, что живет в каждом из людей вне зависимости от гражданства и места прописки. И одной своей работой уже оправдала грандиозную затею под названием «Европейско-российский фестиваль современного танца Intradance».