Клуб-театр «Мастерская» отыграл «Кофейную кантату» Баха, которая была в свое время чем-то вроде музыкального рекламного ролика для Лейпцигского кофейного дома Циммермана, а теперь в мировом музыкальном обиходе успешно исполняет роль маленькой камерной оперы в изысканном старинном вкусе.

«Кофейную кантату» дают в концертном исполнении и регулярно ставят на оперных сценах, хотя, собственно, ставить там почти нечего -- 40 минут тонкой музыки положены на скромную интригу: отец увещевает дочь не пить все время новомодный кофе («барышням вашего круга надо приличия знать»), иначе ей не выйти замуж. Такая грустно-протестантская история в шутливом обрамлении с рекламной нотой.

В крошечном зале «Мастерской» не в первый раз играли оперу -- был еще «Человеческий голос» Пуленка. Спектакль для одного актера (сопрано Юлии Корпачевой под аккомпанемент Екатерины Вашерук), когда-то поставленный в Рахманиновском зале Борисом Персияновым, теперь был своими силами отредактирован, отреставрирован, подкорректирован и стал живой и нервной театральной репликой в духе французской «новой волны», хитроумно вписавшейся в формат клубного театра.

«Кофейная кантата» -- первая самостоятельная оперная продукция «Мастерской» и дебют режиссера в оперном жанре. После тягучей лианозовской живописи поразительного спектакля «Река» новая постановка Алексея Паперного выглядит изящной пастелью по мотивам короткого стихотворения.

Представлению предпосланы стихи Заболоцкого про Марусю, но вряд ли нужно воспринимать их как буквальную режиссерскую экспликацию. Это скорее мотто: герои «Кантаты» -- провинциальная «девочка, которой за 30» (сопрано Анна Хвостенко), папаша словно из «Маленькой Веры» (бас Дмитрий Скориков), принц в образе летчика или «капитана дальнего плавания» (тенор Дмитрий Хромов), настоящая его жена в облике заведующей областной гостиницей (безмолвная Анна Махова) и маниакальная тоска с зыбучими мечтами. Как будто рифмой к Заболоцкому («Вот бы мне такие перья/ Да такие крылья!/ Улетела б прямо в дверь я») на сцене появляется восторженная девочка с чемоданом, которая, впрочем, никуда не едет.

Не без изящной экзальтации она сервирует кофейный столик, усаживается, пристально вглядывается в стену («в даль»), насыпает в чашку растворимую бурду, красиво позирует с мечтой о принце как с куклой в человеческий рост. Ветер романтических порывов и глубоких эмоций изображает ей гудящий вентилятор.

Когда появляется папа в костюме медведя, можно подумать, что нас тут ждет обыкновенное чудо и провинциальная сказка закончится свадьбой. Плюшевый папа держит в руках плюшевого мишку, подкатывает с ним к 30-летнему ребенку, долго мучается, потом бросает все, молча кипит (на столике закипает чайник) и, наконец, утыкается в телевизор. А там та же фигня -- «Римские каникулы».

Насколько прямо и естественно жесты, отношения и образы вытекают из музыки, спетой и сыгранной со стилистическим пристрастием к баховским нюансам (музикдиректор представления -- Екатерина Вашерук, партитура разыграна маленьким ансамблем), здесь не напоешь. Но, например, последняя ария сопрано Heute noch, спетая на пределе барочных эмоций, превращается в театре в откровенно трагическую. Героиня, всю дорогу таскавшая за собой в чемодане свадебное платье и кипятившая чайник, вдруг переодевшись, красится перед зеркалом, жирно и неаккуратно обводит глаза и губы, малюет щеки и потом как будто бы встречается с реальностью -- со своим прекрасным летчиком с прозрачными глазами и его заботливой заведующей. Финал -- убийственно элегантный терцет, где персонажи с их тоской, претензией и разочарованием оказываются красивыми восковыми куклами на театре. Они выходят на яркий свет, снова уходят в тень, история о том, как «Бросилась б в ковыль я!/ Чтоб глаза мои на свете больше не глядели,/ Петухи да гуси эти/ Больше не галдели», рассказанная нежным баховским языком и нарисованная нервно-пастельными красками, делает изящный реверанс. Пьеро, Арлекин и Коломбина отпускают нас восвояси -- пить наш кофе.