31 июля в Музее личных коллекций (Волхонка, 14) ГМИИ состоится официальное открытие выставки «Михаил Шемякин. Щелкунчик. Эскизы к балету». Полтора года назад выставка экспонировалась в филиале Русского музея -- Строгановском дворце. Наблюдавший ее тогда ваш корреспондент в преддверии московского вернисажа цензуру к памяти не допускает.

Сейчас, как и тогда, больше всего потряс эскиз оформления гостиной советника Штальбаума из первого акта балета. Огромный зал охотничьего замка с готическим резным потолком. На стенах -- трофеи: головы каких-то бронтозавров и птеродактилей. В углу -- чахлая и болезненная елка-дриада. Перспективу замыкает панно -- грубая копия знаменитой гравюры Альбрехта Дюрера «Носорог». Панно почему-то в кровавых тонах, будто носорог в огне на вертеле. Господи, зачем, думаешь, Шемякину еще и Дюрер? Что за наглость превращать гениальную гравюру в лубок для оформления сцены и даже повторять на оном лубке знаменитую монограмму Дюрера: литеру D, вписанную в литеру A? Гравюра, кстати, сделана была в 1515 году, и сам Дюрер посвятил ей маленький текст «Описание носорога». Из него можно узнать, что создано изображение по случаю прибытия в Лиссабон 1 мая 1512 года подарка португальскому королю -- живого носорога из Индии, что носорог -- смертельный враг слона и слон его очень боится, наконец, что носорог -- «быстрый, веселый и подвижный зверь». Дюреров носорог -- это такой носорожий патриарх, старый странствующий рыцарь, в морщинах, складках и средневековых доспехах-панцире. Шемякин тырит его для своего паноптикума и готовит из него жаркое. Так, впрочем, поступает он и со всей историей мирового искусства. Тырит, свежует и жрет. Повадки вполне крысиные. На то Шемякин и крысиный Гомер. Шемякинские крысы -- мутанты героев Калло, мирискуснической графики и советской книжной иллюстрации издательства «Малыш». Город сластей Конфитюренбург -- испугавшийся собственных размеров сервиз мейсенского фарфора, в котором копошатся жирные мухи и осы с гигиенических плакатов «Руки мой перед едой».

Шемякин мог бы быть просто хорошим художником, уровня Митрохина и Чехонина. Но просто хорошим художником ему быть скучно. Ему хочется признания. Признания широкой общественности. А это зачастую фанфары в честь описанной выше крысиной тактики. Сперва требуется воспользоваться (стилем, мотивом, образом). Потом, чтобы вместо плагиата увидели глубокомыслие и артистический излом, надо удушить и протушить. Изготовить декадентский анчоус. Чем больше распада, тлена и вони -- тем лучше. Ингредиенты стоит мелко порубить и помешать между собой. Каспар Давид Фридрих пусть будет втерт в Дали, Дали в мирискусников, те -- в слякоть «петербургского мифа». Вот характерный фрагмент собственноручно написанного Михаилом Шемякиным либретто «Мой Щелкунчик»: «Маша видит странные птицеобразные существа, несущие часы с перепутанными цифрами. Затем крысы-аристократы, одетые как гости ее родителей, танцуют и издеваются над ней в полутьме. На авансцене появляется Дроссельмейер. Он «запускает» волшебный елочный шар, который, постепенно увеличиваясь, заполняет собой все пространство сцены». Подобные декадентские анчоусы очень напоминают шедевры салонного сюра самородков на набережной у ЦДХ. Приторно до дури. И хоть бы капля смысла. Да он, впрочем, и не нужен. Крысиный «пирдуха», в который превратил «Щелкунчика» Шемякин, не предполагает рефлексии. Боится ее. Не ровен час, кто-то всерьез задумается о качестве блюд из творческой кухни Шемякина, и у этого бедолаги «кого-то» случится несварение желудка.