Зары Григорьевны Минц нет на земле уже почти двенадцать лет. За эти годы многое переменилось -- и в ныне независимой Эстонии, где прошла большая часть жизни преподавателя (позднее -- профессора) Тартуского университета, и в России, где она родилась, училась, познакомилась с будущим мужем -- Юрием Михайловичем Лотманом, в той России, без которой просто не было бы Зары Григорьевны. Изменилось многое, но для тех, кто знал З.Г. (лично или умея слышать сокровенную мелодию ее научных трудов), для тех, кто однажды (и навсегда) ощутил ее солнечное обаяние, чувство личной утраты, кажется, остается столь же щемящим, как в октябрьские дни 1990 года, когда в Тарту, Москву, Питер пришла весть из Италии: умерла Зара Григорьевна.

Не в том суть, что З.Г. могла бы написать еще несколько прекрасных работ (замыслы были свежими и сулящими открытия), «поставить» руку еще нескольким молодым ученым и -- вот чудо-то! -- увидеть свои труды в «нормальном» книжном издании. Сделанное ею -- и как исследователем, и как учителем -- и без того поражает воображение, а «Лирика Александра Блока» (четыре выпуска спецкурса для студентов-заочников) и в подслеповатом ротапринте не то, чтобы «перевешивала», но была несоизмерима с вальяжными волюмами «литературных» комиссаров и дельцов. (Теперь долг почти выплачен; в издательстве «Искусство -- СПб.» выпущено два тома работ З.Г. Почти -- ибо третий, давно готовый, том не поспел к юбилею.) Суть в том, что с уходом З.Г. в прежде обжитом ею пространстве стало меньше света. Физически. И это не метафора.

О том, как с первого взгляда поражала красота невысокой, склонной к полноте Зары Григорьевны, вспоминают многие -- от академика Владимира Топорова до одного из ее лучших «поздних» учеников Михаила Безродного. (Он увидел ее впервые на консультации перед вступительным экзаменом -- самое время для «эстетических впечатлений»!) Я своей первой встречи с З.Г. не помню (то есть знаю, что случилось это на студенческой конференции в Тарту в 1977 году, но детали стерлись), но свидетельствую: свет исходил от нее всегда. Даже при «неприятных» разговорах. Даже когда З.Г. обоснованно и страстно сердилась. Впрочем, ободряла и защищала слабых (иногда -- этих чувств не стоящих) она гораздо чаще. В З.Г. жило настоящее милосердие, неотделимое от настоящей же веселости.

Наверно, самой своей в поэтическом наследии Блока для З.Г. была вдрызг зацитированная строка Он весь -- дитя добра и света. «Эта перефразировка евангельских слов становится характеристикой того в поэте, что в нем относится к грядущему», -- писала З.Г., раскрывая главный для нее смысл позднего Блока -- обретение поэтом Новой жизни. Когда З.Г. настаивала на «демократизме» Блока и органической связи его поэзии с большой литературной традицией (Пушкин, Гоголь, Достоевский, Толстой), в этом не было и толики приспособленчества к советскому канону. Просто «демократия» и «народ» были для исследователя живыми и осмысленными, интимно дорогими словами. И если теперь (как, впрочем, и при жизни поэта) многим приятно сводить Блока к «демонизму» (давая этому факту полярные оценки), то З.Г. видела его движущимся к человечности. То есть, как обронил в дневниковой записи сам Блок, к Пушкину.

Этот веселый пушкинский свет З.Г. умела разглядеть (и сделать явным!) у художников, «числящихся по иному ведомству». Например, у Владимира Соловьева, том которого был подготовлен и -- после многолетнего хождения по цензурным мукам -- выпущен в «Библиотеке поэта» тщанием З.Г. Минц. Или у Чехова, прочтение которого З.Г. ведомо лишь тем, кто слушал ее лекции. Здесь до «письменных форм» дело не дошло -- был Блок, был русский символизм (З.Г. написаны очень важные работы о неомифологической прозе), был «символизм до символизма» (этот сюжет волновал З.Г. в ее последние годы). Были «Блоковские сборники», которые надлежало собирать, редактировать, вычитывать и пробивать. Был жадный интерес ко всему новому в филологической науке. Было многолетнее счастливое сотворчество с Юрием Михайловичем. (Уверен, что грядущие комментаторы отыщут в трудах Лотмана «знаки Минц», а в трудах Минц «знаки Лотмана».) Были студенты, аспиранты, молодые коллеги. Была кафедра русской литературы Тартуского университета -- по сей день живой памятник Заре Григорьевне и Юрию Михайловичу. Жизнь была -- свет в гнилом мороке советчины.

Жизнь -- это делание. З.Г. работала не покладая рук. Жизнь -- это человечность. З.Г. была безоглядно доброй. Жизнь -- это свобода. З.Г. была человеком свободным. А как иначе? Он весь -- дитя добра и света/ Он весь -- свободы торжество. Не о себе одном писал любимый поэт Зары Григорьевны.