В это воскресенье в России состоятся торжества в связи с 65-летием Великой Победы. Ашоту Саркисову было 17 лет, когда он в 1941 году надел форму красноармейца. Его соединение принимало участие в боях за город Петсамо на финской территории, а также в освобождении Норвегии от немецких захватчиков. Президент Дмитрий Медведев во время государственного визита в Норвегию в конце апреля этого года почтил память воинов, погибших там во время второй мировой.

Имя 86-летнего академика Российской академии наук, вице-адмирала в отставке Ашота САРКИСОВА, с которым беседует газета «Время новостей», известно всем специалистам по мирному атому. Он и сегодня активно трудится в Институте проблем безопасного развития атомной энергетики РАН.

-- Ашот Аракелович, как для вас началась война?

-- Я оканчивал 10-й класс в 1941 году и готовился поступить на физико-математический факультет Ташкентского университета. Но мой товарищ за год до этого провалился на экзаменах в Высшее военно-морское инженерное училище имени Дзержинского в Ленинграде. Он мне рассказал об этом училище. Я передумал и направил туда документы. 22 июня началась война, а несколько дней спустя я получил вызов. Экзамены я сдал успешно. А уже в октябре 1941 года, после ускоренных двухмесячных курсов, получил звание старшины. Нас готовили к отправке на фронт, но неожиданно доставили в Куйбышев. Мало кто знает, что там 7 ноября состоялся военный парад. Во главе с Калининым на трибуне были члены правительства. (Михаил Калинин -- председатель президиума Верховного совета СССР. -- Ред.). Я участвовал в этом параде. А из Куйбышева меня вскоре отправили на Карельский фронт.

-- Там и началось ваше участие в боевых действиях?

-- Да, в боях под Сегежей и Масельской. Это были тяжелые бои, особенно для меня, южанина. Наш батальон передвигался на лыжах, а я не умел на них ходить. В 1942 году я был назначен старшиной отдельной штрафной роты 26-й армии. Состав штрафников был пестрым: в их числе были солдаты-самострельщики, бывшие заключенные-уголовники, много было тех, кого арестовали за хозяйственные преступления. В штрафбат попадали и за рассказ политического анекдота. Среди штрафников встречались достойные люди. Вспоминаю одного офицера, который услышал по рации немецкое радио. Немцы сообщали, что Москва взята. Этот человек в беседе возмутился ложью немцев. А его обвинили в распространении немецкой вражеской пропаганды.

Мне кажется, что известный приказ Сталина №227 (приказ от 28 июля 1942 года «Ни шагу назад!», вводивший штрафные батальоны в составе фронтов и штрафные роты в составе армий, а также заградительные отряды. -- Ред.) был продиктован не столько военной целесообразностью, сколько общей растерянностью и отчаянием из-за тяжелого положения на фронтах.

Я был рад, когда в начале лета 1943 года меня отправили на курсы младших командиров Карельского фронта. После курсов я стал командиром взвода минометной роты. А после гибели в бою нашего командира капитана Солдатова стал ротным.

-- Вам противостояли немецкие и финские солдаты. Как они воевали?

-- Нам было особенно тяжело, когда немцы и финны взаимодействовали друг с другом. Финны знали местность, были отличными лыжниками и прекрасными стрелками, чувствовали себя в тяжелых условиях Заполярья как рыба в воде. А немцы были отлично подготовлены, это были горно-егерские части, отборные соединения. Они были добротно экипированы. Бывали случаи, когда мы снимали с погибших немецких егерей обувь. Это были кожаные ботинки с высоким верхом и медными шипами, очень прочные и герметичные. А мы ходили в ботинках с обмотками, а в лучшем случае в кирзовых сапогах. Кстати, немцы снимали зимой с наших павших солдат валенки. Немецкая организация боевых операций заслуживает уважения. На первых порах мы учились этому умению, и опыт был оплачен кровью.

-- Вам приходилось смотреть в глаза смерти?

-- Мне трудно ответить на ваш вопрос. С мыслью о смерти свыкаешься. На моих глазах гибли товарищи. Был бой, когда мы потеряли до 200 человек. Но вот был эпизод, который я хорошо помню. Во время отхода после неудачной атаки я лицом к лицу столкнулся с немцем. Мы оба спрятались за стволы деревьев. Он стрелял в меня, а я, прицеливаясь, в него с небольшого расстояния. Это было похоже на дуэль. Он сделал два или три выстрела. После моего третьего выстрела он больше не высовывался. Я тогда четко осознал, что убил человека. Но об этом не думали.

Война, с одной стороны, это опасность, нечеловеческий труд, но это и жизнь со своими радостями. По своим воспоминаниям могу утверждать, что мы не испытывали чувства безысходности, надеялись на лучшее и верили в победу. И сегодня мне больше вспоминаются не мрачные дни войны, а фронтовая взаимовыручка, боевые друзья. Была огромная убежденность, что мы делаем правое дело.

-- Вы повторяете слова председателя Государственного комитета обороны Иосифа Сталина «наше дело правое, враг будет разбит». Вы шли в бой с именем Сталина?

-- Да, мы шли в атаку с возгласами «за Родину, за Сталина». В одной из первых моих атак я так кричал, что потерял голос и три дня разговаривал шепотом. Мы были воспитаны на имени Сталина, это была вера. Поэтому вместе с традиционным «ура» кричали «за Сталина». Но вместе с этим имел место и психологический момент. Высочайшее напряжение, которое испытывает боец в атаке, требует какой-то реакции, которая проявлялась и в такой форме.

-- К осени 1944 года войска Карельского фронта вышли к довоенной финской границе. Вы знали, что предстоит война на территории Финляндии и Норвегии?

-- Мы знали об этом. И считали себя освободителями от немецких захватчиков не только своей страны, но и оккупированных ими стран Европы. Все получили новые маскировочные халаты. Нам дали дополнительный запас мин. Разведчики изучали оборонительные линии немцев. Выяснилось, что немцы так построили свою противотанковую оборону, что взломать ее нашими легкими и средними танками было тяжело. Поэтому в танковые части были доставлены тяжелые танки КВ с более мощными пушками для подавления огневых точек противника в дотах. Для преодоления водных преград в нашу стрелковую дивизию привезли плавающие машины.

Когда 7 октября 1944 года началось наступление, то артобстрел немцев длился более двух часов. Позиции врага были в черном дыму. Уже через неделю мы подошли к крупному финскому городу Петсамо. Немцы сильно укрепили город, это была их крупная база для снабжения и эвакуации своих частей.

-- Немцы оказали серьезное сопротивление?

-- Наша минометная рота обеспечивала наступление пехоты. На первых порах сопротивление было сильное. Мы провели массированную артподготовку в ночь на 14 октября, обстреливая уже огневые точки противника в городе. У них эффективно действовала авиация, у меня тогда в роте погибло много бойцов. Но наша авиация уже господствовала в воздухе. На следующий день мы вошли в Петсамо. Позже мне стало известно, что немцы потеряли при обороне города до 18 тыс. солдат и офицеров.

-- Как вас встречало население в Финляндии?

-- Основная масса населения относилась к нам прохладно. Но и не враждебно. Нас разместили в поселке в финских домиках, я впервые за четыре года войны спал на чистых простынях в кровати. Были продукты, один наш боец где-то нашел бидон с компотом. И мы пили его с большим удовольствием, тоже впервые за всю войну.

-- А когда вы получили приказ готовиться к выходу на норвежскую границу?

-- В середине октября наши передовые части были на норвежской территории. Нам сказали, что если мы где-то увидим норвежские флаги, то по этим местам не стрелять. Мы это всегда исполняли.

Наша часть принимала участие в освобождении поселка Никель (освобожден 21 октября. -- Ред.). Задача нашего полка была оседлать главную дорогу, по которой отступали немцы. Помню, что стояла тяжелая погода, мы плохо ориентировались в тумане на местности. Вышли на дорогу поздно, немцы уже проскочили на юг. При отступлении они сжигали и разрушали дома, взрывали мосты. Нам было тяжело их преследовать, догнали только их части прикрытия. Мы их и разгромили возле какого-то поселка. Основные отступавшие части немцев мы догнали несколько дней спустя и вели с ними кровопролитные бои.

-- Участвовали ли вы в боях за освобождение норвежского города Киркенес?

-- Мы были южнее. Но знаю, что немцы сопротивлялись в Киркенесе отчаянно. Бои шли за каждый дом, город горел. Население пряталось в штольнях. В конце октября город был освобожден. Позже норвежцы нам рассказывали, что немцы хотели взорвать штольни.

-- Норвежцы относились к вам как к освободителям?

-- Да, без преувеличения. Нас встречали очень тепло. Более того, было братание с норвежцами. Я общался со многими жителями города. Большинство норвежцев носили густые бороды, я бы даже сказал, они были заросшие, ведь они скрывались в катакомбах, бедствовали. Моя часть простояла в Киркенесе около недели. Мы чувствовали себя освободителями, они нам это говорили, благодарили нас. Норвежцы голодали, и наши интенданты организовали раздачу питания. На улицах стояло много наших полевых кухонь, и люди охотно брали у нас горячие обеды.

Я два года назад был в Осло на одной конференции по проблемам экологии арктического региона. И я сказал, что мне приятно быть в Норвегии в первый раз после войны, что я участвовал в освобождении Норвегии. Они окружили меня особой заботой, брали интервью, попросили оставить в музее запись о моем пребывании там. Они помнят, что за освобождение Норвегии погибло почти три тысячи советских солдат и офицеров. В Киркенесе есть памятник советскому воину-освободителю. Один таксист в Осло, узнав, что я был во время войны в Киркенесе, остановил машину, стал мне показывать фотографии своего дома и семьи, проживающей в Киркенесе, приглашал меня в гости.

-- Приняли приглашение?

-- Может быть, и съезжу, хочется вновь увидеть места, где наша рота прошла с боями.