Есть вещи общеизвестные. Русский поэт -- Пушкин, советский фотограф -- Бальтерманц. Обложки дореволюционного советского «Огонька», физиономии нами управляющих, просторы родины... Почти полвека мы смотрели не только на страну -- на мир глазами Дмитрия Бальтерманца. Даже странно, что выставка в Московском Доме фотографии -- первая его большая ретроспектива: настолько знакомы все (или почти все) представленные там работы. Бальтерманц был главным советским фотографом. Он снимал шесть генеральных секретарей (от Сталина до Горбачева), войну, всех великих людей своего времени. Жизнь его, как и у большинства советских людей, была разнообразной: штрафной батальон и заграничные командировки, бедность и богатство, всеобщее признание и тяжкие испытания.

Бальтерманц принадлежал к совершенно особенному поколению фотографов. И в России, и на Западе его ровесники учились снимать на войне. Отсюда особая точность, потрясающая скорость и удивляющая до сих пор реакция. Эти фотографы думали и работали быстрее, чем нынешние, вооруженные скорострельной техникой. Цена кадра была ценою жизни. Конечно, из всего сказанного приходится вычитать бесчисленные штампы, банальности, «символы эпохи» и неизбежные постановочные кадры. Яркие вспышки фотографий «настоящей войны» (столь не любимой редакторами!) долго ждали своего часа. Одна из самых страшных военных серий -- «Горе» -- была опубликована и сделалась знаменитой через много лет после окончания войны.

Длинный путь Бальтерманца вмещает огромное число фотографий. Он начинал в 1939-м, сняв ввод советских войск на Украину, а последние снимки сделал в конце перестройки, в 1990 году. Снятые в течение полувека и развешанные по стенам музея, его работы оставляют странное впечатление. Иногда они слишком конкретно, слишком точно и серьезно напоминают о недавней эпохе. Буквально иллюстрируют ее. Псевдообъективистский советский взгляд, как обложки журнала «Огонек», в котором большую часть жизни работал Дмитрий Бальтерманц, существуют вне личности, предъявляя только тему и очень точное, грамотное ее воплощение. В таких снимках Бальтерманц кажется шестеренкой огромной идеологической машины. Непонятно, как они воспринимаются людьми, не понимающими само собой разумеющегося («дружбы народов», «просторов Родины», «счастливого детства», «высоких достижений науки и техники», «будней великих строек») без всякой иронии, на уровне подсознания. Эти фотографии существуют вне личности автора, они просто лучше других таких же -- четче организованы, лучше придуманы, в них яснее проставлены акценты. Как профессионал, Бальтерманц умел делать все -- портреты, пейзажи, репортажи... Он знал и чувствовал требования своих редакторов -- и военных, и послевоенных. Сейчас выясняется, что не все, но многие его работы вмещают больше, чем видели в них тогда, в придирчивые советские времена. Лучше всего у Бальтерманца получались политические фотографии, ведь кроме войны только политика была реальным событием скучной советской действительности. Политическая журналистика была настоящим призванием Бальтерманца. Он смотрел на вождей без раболепия и страха, без иронии и сочувствия. И их-то снимал свободно, будто и не было принятых композиций и затверженных канонов. Так, будто был человеком независимым. На фотографиях Бальтерманца вожди непривычно подвижны, кроме разве что Сталина, сфотографированного в гробу и буквально заваленного яркими букетами цветов. Хрущев, размахивающий кукурузой, крошечный Брежнев под махиной ленинского портрета, Андропов на похоронах, немощный Черненко, энтузиаст Горбачев сами собой сложились в серию «Шесть генеральных...».

Советским фотографам приходилось трудно. Они были слишком включены в действительность, чтобы обозначить даже для себя столь необходимую в работе дистанцию, чтобы увидеть со стороны жизнь, от которой не имели ни права, ни возможности отстраниться. Но Бальтерманц был все же не таким, как все. Он знал другую жизнь, пусть не очень долго. Детство определяет многое. Будущий фотограф родился в обеспеченной семье всего за пять лет до тех самых славных дней, которые потрясли не только мир, но и перевернули быт семьи скромного адвоката, превратили квартиру в коммуналку, а жизнь в борьбу за существование. Высшее образование, тем более университетское, математическое также было чрезвычайной редкостью для «классиков советской фотографии». Некоторую отдельность вместе с кучей сопутствующих проблем обеспечивала национальность, ставшая ключом для взлома и осмысления окружающей действительности. (Так сталось со многими евреями-фотографами во всем мире.) Возможно, сочетание этих небольших особенностей и позволило Бальтерманцу все-таки выстроить необходимую дистанцию, стать не просто первым среди равных, признанным и обласканным, но действительно выдающимся мастером, «классиком советской фотографии».