Премьера постановки Дмитрия Чернякова случилась 27 мая 2005-го. Спектакль показали считанные разы (в том числе на «Золотой маске», которую и получила исполнительница заглавной партии Лариса Гоголевская), и он, как и две предыдущие черняковские работы на этой сцене -- «Китеж» и «Жизнь за царя», тихо сгинул, потонул в мутных волнах безразмерной мариинской афиши.

Казалось, навсегда.

Косвенным подтверждением чему служили ставшие прямо-таки дежурными иронические ламентации Валерия Гергиева -- на нескольких пресс-конференциях его мысль куда бы ни текла, но с психоаналитическим упорством выворачивала на Чернякова. Который-де, пока его ждут хор и оркестр, что-то там такое ковыряет с солистом и что если бы он, Гергиев, работал на таком уровне производственной дисциплины, то не продержался бы в Метрополитен или Гранд-опера и недели.

Тут с художественным руководителем и директором Мариинского театра можно дерзнуть поспорить. Когда постановщик выпускает «полотно», построенное на эффектных крупномасштабных приемах, он в самом деле обязан работать точно, четко и быстро. Как капитан на мостике. Но в случае с «Тристаном», который сделал Черняков, полководческие ухватки не годятся. Суть и ценность спектакля была в том, что режиссер исхитрился насытить величественную условно-символическую оперу Вагнера, где действуют не люди, но музыкальные выражения идей, страстей и сущностей, психологизмом. У Чернякова были именно люди, и то, что они пели (с разной степенью вокального качества) длиннющие периоды на фортиссимо, удивительным образом, при помощи какой-то таинственной режиссерской работы соединялось с необычайной внятностью и достоверностью душевных движений и состояний.

Вообще-то удивительно не то, что спектакля не стало, а то, что ему хоть недолго позволили быть. Потому что добиться от актеров-певцов такой внутренней концентрации, вырастить в них такую психологическую правдивость можно лишь подробным кропотливым трудом, не только профессиональным, но прежде всего душевным. Что сверхнапряженный конвейерный обиход гигантской корпорации «Мариинский театр» категорически не предполагает.

Но эта концентрация была! С самого начала, когда черная шторка открыла узкий придавленный прямоугольник каюты корабля, на котором Тристан везет Изольду, которую просватал королю Марку, на встречу с женихом. Незабываемо: Лариса Гоголевская стоит в профиль, впившись взглядом в иллюминатор, и прежде первых нот чувствуешь буквально разрывающую ее изнутри ледяную ярость.

Выдающаяся певица многим обязана этой работе. Она и прежде убедительно озвучивала неподъемные партии Вагнера. Но в Изольде она научилась играть не суетясь, крупно и выразительно, и в сделанных затем Электре и Дьячихе («Енуфа») эти новые умения Гоголевской явно пригодились.

И вот случилось чудо -- не ведаю, что подвигло Валерия Гергиева сменить гнев на милость, но «Тристана» решили показать снова.

Впрочем, подобное уже бывало -- к примеру, после того как критика дома и на гастролях дружно высмеяла нового «Годунова» режиссера Крамера, г-н Гергиев заявил, что считает неисчерпанным потенциал постановки Андрея Тарковского, перенесенной в Мариинку в начале 90-х из «Ковент-Гарден». И в 2006-м того «Годунова» своими силами за три (!) дня восстановили. Никаким Тарковским там, разумеется, и не пахло, а разило неизбежной в такой ситуации разухабистой халтурой. Но, думалось, может, с «Тристаном» выйдет лучше, поскольку режиссер Черняков и художник Зиновий Марголин живы-здоровы. И даже приехали за несколько дней до спектакля.

Надежда им лжет детским лепетом своим...

Говорю же: гигантская корпорация, конвейер. Одни люди внутри нее решают возобновить «Тристана» и выписывают для этой цели его авторов. Другие в этот момент готовят очередную оперную премьеру. А третьи -- несколько балетных к открывающемуся фестивалю «Мариинский». И все они друг с другом никак не координируются. А сцена одна, и постановочная часть тоже. В результате декорации «Тристана» более или менее удалось собрать. И почти обошлось без совсем грубых накладок. И ведущим прожекторам даже иногда удавалось поймать героев. В общем, оболочка, хоть и порченая, осталась. Разве что художественный смысл ушел.

Потому что Бог (он же дьявол) в деталях. В том, прежнем спектакле замечательно была решена сцена, когда Тристан и Изольда выпивали любовную отраву (воду из кулера, прямо по Томасу Манну, заметившему, что напитком могла быть и просто вода, поскольку яд внутри): «И в этот миг в мозгу прошли все мысли,/ Единственные нужные. Прошли/ И умерли...» Они бросались лихорадочно выключать свет в каюте, и в темноте только корабельные приборы горели новогодними огоньками. От приборов сейчас мало что сохранилось. Во втором акте, в гостиничном номере, где герои поют свой знаменитый дуэт Liebensnacht, его бесконечное время отсчитывали электронные часы -- где те часы? В третьем умирающему Тристану являлись призраки родителей -- их тонко и напряженно играли драматические актеры; не знаю, кто те люди, которые нынче осуществляли поставленные родителям мизансцены.

И так далее.

Главное, не стало химии, возникавшей меж героями, силовых нитей, которые натягивались в том же Liebensnacht, который Изольда и Тристан пели не то что не обнимаясь, но будучи разведены по разным концам сцены. Вместо харизматичной Гоголевской на Изольду назначили Ольгу Сергееву -- выносливое драматическое сопрано, но она всего лишь крашеная блондинка. Как, впрочем, и Тристан: Леонид Захожаев -- такой же блондин.

За пультом стоял Михаил Татарников, оказавшийся самым отрадным впечатлением вечера. Он начал несколько робко, но уже в первом монологе Изольды первого акта почувствовал себя уверенно и дальше провел оркестр через громокипящие горы и тихие сокровенные низины партитуры вполне хорошо.

Все-таки самого ужасного с «Тристаном» не случилось. В Мариинском театре не в диковину играть одни постановки в декорациях, сделанных к совершенно другим. И корректировать режиссера по ходу проката спектакля (с пометкой в программке «в редакции театра»). Или вовсе переставлять спектакль, сохраняя сценографию. Порой доходит вообще до трагифарса: пару лет назад некий неустановленный кретин для гала-концерта решил оживить вторую арию Царицы Ночи из «Волшебной флейты» и гарнировал ее подтанцовкой крыс из «Щелкунчика» Михаила Шемякина. Так что «Тристан» даже и в таком виде в сравнении с опусами всяческих гг. Степанюка, Джаджа и проч. со всевозможными бездарными пошлыми глупыми постановками, каких немало в репертуаре, остается одним из самых серьезных спектаклей -- просто потому, что в нем пошлых глупостей нет, а есть интеллектуальная полноценность.

Однако это заставляет задуматься о проблеме, актуальной почти для любого театра, -- о ценности и сохранности режиссерской партитуры. Если она действительно есть, если это не разводка, а художественное решение, она должна быть неприкосновенна и защищена так же, как партитура музыкальная. И спектакль имеет право выйти на сцену только подробно и тщательно отрепетированным.

Мы обязаны дирижеру Валерию Гергиеву счастливейшими минутами своей слушательской судьбы (в том числе в «Тристане и Изольде»). Худруку Гергиеву -- огромным корпусом открытых публике вживую прекрасных сочинений. Но Гергиев еще и директор. Его оркестр благодаря сыгранности, чуткости и общему профессионализму умеет играть превосходно почти что с листа. Но театр в целом с листа не играет. Как правительство должно обеспечивать функционирование подведомственных ему механизмов, чтобы население не интересовалось фамилиями членов кабинета, так же и театр должен управляться, чтобы глядя на сцену, не вставал вопрос: что случилось, почему так вышло?!

Сейчас он встает, остро и болезненно.