Машина притормаживала, съезжая с оживленного минского шоссе к Куропатам, когда мобильный пискнул, сообщая о новой SMS. Так в субботу ко мне пришла страшная новость об авиакатастрофе под Смоленском. Московский коллега был краток: «Авиакатастрофа. Анджей Пшевозник погиб».

«Это будет историческая встреча», -- сказал секретарь (министр) Совета по охране памятников борьбы и мученичества Польской Республики Анджей Пшевозник (на снимке) в интервью "Времени новостей", опубликованном за неделю до поездки в Катынь. Он занимался подготовкой визитов польского и российского премьеров и через несколько дней президента Польши. Именно он с польской стороны отвечал за всю непростую в политическом и историческом смысле программу памятной церемонии.

Несколько месяцев курсировал между Смоленском, Варшавой, Петербургом (где находится Музей политической истории России, филиал которого -- мемориал «Катынь») и Москвой, согласовывая детали. У него катастрофически не хватало времени, но он всегда все успевал. Так было и с тем интервью, когда я позвонила ему в Варшаву. «Сейчас вернулся из Вильнюса, потом в Москву и Смоленск. Давайте в выходные, я обязательно отвечу на ваши вопросы». Я смутилась, вспомнив, как, приехав в Петербург в середине марта, он сокрушенно сказал: «Дочку почти не вижу. Ухожу на работу -- еще спит, прихожу -- уже спит. Те еще бесконечные командировки. Только в выходные и общаемся». И, улыбаясь, показал тогда фотографии белокурой голубоглазой, очень похожей на него маленькой девочки. На мое предложение отложить беседу, «не портить выходные», заметил: «Некуда откладывать, несколько дней осталось». Никто не мог предположить тогда, насколько же он прав.

Не откладывать -- таким было его кредо. Потому и успевать удавалось почти все: делать огромную работу, требующую эрудиции, такта и жесткости, работать в архивах разных стран, быстро и легко осваивать новые языки, писать серьезные книги по истории российско-польских отношений -- к осени собирался закончить новую, о предвоенном времени. Ему все это было по-настоящему интересно. Комфортно ощущая себя в хитросплетениях большой политики, сделавшей вечной заложницей историю, будучи успешным в ней, он смог сохранить искренность. Эта искренность, возможно, и была главным его оружием, способным пробить любые бюрократические стены.

Катынь хотя и была долгие годы в сфере его внимания, оставалась лишь одной из многих сторон его деятельности: все точки на территории Польши и за ее пределами, имеющие отношение к трагической военной истории польского народа (отнюдь не только во времена второй мировой), находились в сфере его внимания. Берлин, Вильнюс, Киев, Варшава, Смоленск, Харьков, Тверь, Минск...

Узнав, что 7 апреля еду не в Смоленск, а в Минск, поинтересовался, буду ли в Куропатах -- «белорусской Катыни», где похоронены тысячи советских и польских граждан -- жертв сталинского режима. Узнав, что да, помрачнел: «Увидите, там до сих пор ничего, ни мемориала, ни музея. Кресты только». И, смахнув горечь, закончил: «Ничего, пробьемся. Осенью там опять буду». Мы попрощались до октября, до Варшавы, где Пшевозник собирался провести международную конференцию, посвященную катынской проблематике...

Для энергичного и неизменно доброжелательного Пшевозника не было границ, как не может быть границ у памяти. В эти дни станут много -- и справедливо -- говорить о том, сколько сделал он для увековечения памяти о поляках -- жертвах тоталитарных режимов. Но не менее справедливо напомнить и о том, что у Анджея Пшевозника была еще одна болевая точка -- Освенцим, вернее, в течение нескольких лет закрытая там российская экспозиция. Во многом благодаря его четкой позиции пять лет пустовавший из-за нашего равнодушия к собственной памяти «Блок №14», советский, не отдали под экспозицию другой бывшей советской республике и сохранили для российской. В прошлом году, когда российские политики в авральном порядке распорядились подготовить экспозицию, именно он помог, закрывая глаза на не езупречность наших «подготовительных позиций», с минимумом формальностей и без проволочек пройти необходимые процедуры. И наш «Блок №14» все-таки открылся к 65-летию освобождения лагеря. Анджей Пшевозник не делил память на свою и чужую. Потому и память о нем будет долгой и светлой -- и в Польше, и в России.