Итальянец Кастелуччи -- самый известный и самый талантливый гностик современной европейской сцены, мрачный, радикальный, бескомпромиссный. Год назад в рамках Театральной олимпиады нам показали его «Генезис», причем начало жизни на земле так отчаянно напоминало у Кастелуччи последние времена, что спектакль правильнее было бы назвать «Апокалипсис». Среди условий, которые итальянский режиссер обговорил с устроителями фестиваля, было одно поистине леденящее душу. Кастелуччи затребовал свежеотрубленную голову лошади. Без нее, мол, спектакль не состоится -- хоть тресни. Организаторы удивились и поежились, но требование выполнили. Однако еще удивительнее оказалось применение, которое нашел этой голове Кастелуччи. Ладно бы нас ею пугали или шокировали. Ничуть не бывало. В сцене появления на свет Адама ее надо было просто раздавить за кулисами, чтобы имитировать хруст костей прародителя. Думаю, даже далекие от театра люди не сомневаются, что существует множество других способов имитировать этот самый хруст. И вообще, почему не подошла бы голова свиньи или коровы? Неужели череп лошади издает какие-то особые звуки? Вопросов не задавать. Их в своем анатомическом (а чаще патологоанатомическом) театре задает исключительно Кастелуччи.

Главный из этих вопросов обращен к Творцу, создавшему на редкость несовершенный и бессмысленный мир. Именно в акте творения и коренится, по Кастелуччи, все зло. В акте рождения -- все страдания человека. Еву изображала в «Генезисе» больная раком женщина, у которой удалена грудь. У Каина вместо левой руки болтался какой-то жалкий отросток. Все мы -- рабы своей плоти. Все -- квинтэссенция праха и энциклопедия изъянов. Осознаем свою конечность и каждой минутой жизни неудержимо приближаем смерть. Жизнь вообще устроена как ловушка, в которую попадаешь, не приложив для этого решительно никаких усилий.

В новой постановке с загадочным названием «А. #02» тема та же, что и в «Генезисе» (несложно догадаться, что она у Кастелуччи всегда та же), но сделано все лаконичнее (одно действие вместо трех) и, на мой взгляд, убедительнее. Кастелуччи не злоупотребляет на сей раз брутальной физиологией, а подает ее в хорошо выверенных пропорциях, поначалу умело обманув ожидания своих недоброжелателей и поклонников.

«А.#02», вообще говоря, и не спектакль, а развернутая во времени инсталляция. Практически без текста, но, разумеется, с подтекстом. Поначалу зрители попадают в темный предбанник, на стенах которого красуются две видеопроекции. Одна представляет собой что-то вроде большого шахматного поля, в каждый квадрат которого вписана буква. По этим буквам, как по зеленому лужку, бродит некое парнокопытное. Другая проекция -- выполненный в традициях эпохи Возрождения рисунок мужчины и женщины. Чуть позже станет ясно: человек в ренессансном понимании, прекрасный телом и душой, -- лишь иллюзия, выдумка наивных и прекраснодушных гуманистов; алфавит -- лишь робкая попытка людей упорядочить мир. Атомы текста так же, как атомы плоти, ненадежны и своевольны. Чего стоят прекрасные слова, если из тех же самых букв так легко сложить абракадабру. Чего стоит золотое сечение, если тело (прекрасное и не очень) так легко превращается в страдающую плоть.

Об этом нам рассказывают в основной части, действие которой происходит в белой, почти стерильной комнате с загадочными надписями на боковых стенах. По тихому, светлому миру ходят ангелоподобные мужчины. В руках каждого загадочный предмет -- то ли раковина, то ли веретено. Некоторые предметы выполняют функции кадильницы -- из них клубится пар. На авансцене красуется какой-то замысловатый сосуд с таинственной жидкостью: над ним произносят магические формулы, и жидкость начинает перетекать по сложной системе прозрачных трубок. Все вместе напоминает иллюстрацию к герметическому трактату или оккультным штудиям. Чуть позже на сцене появится мальчик с золотыми волосами в небесно-синем одеянии. И «герметический» рай превратится в лабораторию по созданию человека. Мальчика торжественно разденут, уложат на белую кушетку, произведут некую операцию, обнаружат в нем жилы и сухожилия (не в тело вдохнут душу, а скорее душу облекут в материю), укроют белой простыней и оставят одного.

Тут-то и начнется самое главное. Белый покров одной из стен одернется, в стене -- окно, а за окном -- престранное существо в колпаке с выбеленным лицом и совершенно красными ушами. Черт, нарядившийся белым клоуном. Он и есть хозяин того материального мира, в котором так опрометчиво оставили дитя эксперимента. Разобьет окно, выскочит на сцену и все вокруг опошлит. С его появлением в глубине райского пространства открывается помост -- сцена земной жизни, где корчится в муках обнаженная женщина, засовывающая во влагалище кусок золотой ткани, а потом вынимающая его оттуда -- увеличенным в площади. Совокупление и рождение оказываются в равной степени омерзительны и мучительны. Черт-клоун прыгает вокруг с извлеченным из штанов детородным органом внушительных размеров и окропляет страдалицу мочой. Чуть позже на сцену жизни переберется и мальчик и познает все ее скорби -- ляжет на пол, сожмется комочком, а сверху спустится полая резиновая копия человека, от которой отсечена верхняя часть. Оп-ля -- резиновая матрица вывернулась наизнанку, а из нее изверглись потоки крови.

Что можно противопоставить ужасам материального существования? Конечно же, искусство -- чистое воплощение духовного начала. Театральные кошмарики закончились, и обнаженный по пояс контртенор здесь же на сцене поет что-то божественное. Потом, не торопясь, он натянет через зеркало сцены по диагоналям две проволоки. На них подадут электричество, проволоки нагреются, засияют, и земная юдоль окажется перечеркнута крест-накрест. К чести презирающего бренную плоть, но верящего в существование души Кастелуччи надо сказать, что он не только исключительно последователен в своем мировоззрении, но еще и остроумен. В самом финале красноухий клоун, подхихикивая, забирается на белую кушетку. Ну поставили на жизни большой нежирный крест -- измерить-то ничего нельзя.

Этот образец театрального гностицизма, созданный специально для Авиньонского фестиваля, лишь один из целой серии постановок Кастелуччи, посвященных исследованию жанра трагедии. Последняя, как известно, особенно расцвела как раз в эпоху Возрождения. И первое, что ей необходимо, -- герой-микрокосм, то есть человек с большой буквы, которому трагическая ситуация оказывается по плечу. Ничего подобного у Кастелуччи конечно же нет. Человек в его спектаклях явлен не в нераздельности плоти и духа, но как механическое соединение мышц, кровеносных сосудов, печенки с селезенкой, в которые как в крайне ненадежный конструктор помещены сознание и душа. Кастелуччи кажется, что это и есть начало трагедии. По-моему, это ее конец. Век (и мир в целом) вывихнут, но вправить ему сустав теперь уже решительно некому.