«Рыжий» очень милый спектакль, он многим нравится, я знаю. Он сделан так, чтобы нравиться, и почему-то именно это настораживает.

Стажеры «Мастерской Фоменко», те самые, что ставили «Сказку Арденнского леса», теперь выпустили постановку про рано погибшего екатеринбургского поэта Бориса Рыжего в режиссуре одного из той же стажерской команды -- Юрия Буторина, заодно играющего тут и героя в некоторых ипостасях. (По давней традиции поэтических спектаклей герой тут размножен на многочисленные разноплановые альтер эго.) Спектакль этот подзаголовком имеет цитату из Рыжего «как хорошо мы плохо жили» и построен как «музыкальное путешествие и Екатеринбурга в Свердловск и обратно». В маленьком старом фоменковском зале зрителей компактно сажают на несколько рядов помоста, сильно накрашенная проводница противным голосом обращается к «уважаемым зрителям-пассажирам...», просит не забывать билеты, выйти провожающих, предлагает чай и бутерброды по 50 руб., и помост начинает движение. Он крутится вокруг своей оси, а по периферии зала разворачивается свердловская жизнь из стихов Рыжего: девушки из общежития, милиционеры в парке, дискотека, крыша дома с Ангелом, бандиты, сомнительный район Вторчермет и т.д. Стихи главным образом не читают, а поют -- большей частью на музыку Сергея Никитина, иногда на какие-то знакомые мотивчики, а про смерть водителя «КамАЗа» дяди Стаса -- даже почему-то на твист Бабаджаняна «Королева красоты».

Борис Рыжий, родившийся в академической семье и сам окончивший аспирантуру горного института, счастливо женатый и родивший сына, к 26 годам вполне признанный поэт (вышла книжка стихов, посыпались приглашения на поэтические фестивали), по русской поэтической традиции не раз впадал в черную депрессию, уходил в запои, резал вены, лежал в психушке и в конце концов, не дожив до 27 лет, повесился. Было это в 2001-м. Такой трагически-романтический финал судьбы лег особым отсветом на спектакль: стихи Рыжего здесь сильно отдают есенинщиной в несколько декоративном виде, с Русью, шпаной и пьянством. Не то чтобы в поэзии молодого свердловского поэта этого не было совсем -- конечно, было, как часто встречается у выросших в плохих районах интеллигентных мальчиков восхищение уголовщиной. Но пацанский надрыв точно не был самой интересной, живой и яркой стороной стихов Рыжего. В спектакле настораживала -- скажу я, возвращаясь к началу, -- атмосфера умиления этой жизнью и поэтом, выходящим в виде разнообразных обаятельных юношей с гусиными перьями в руках. И каждый, прежде чем читать что-нибудь вроде «земная шваль -- бандиты и поэты», картинно проводил перышком себе по щеке, обозначая знаменитый кривой шрам Рыжего.

В милоту здесь превращается все -- главным образом те самые свердловские 1980--1990-е, в которые мы едем на театральном поезде. Здесь время обозначено смешными и сентиментальными банальностями -- доской почета, больше похожей на доску «их разыскивает милиция», надписью о Цое на заборе, очередями (за чем стоят -- неведомо), табличкой «учет», гипсовыми и настоящими пионерами и летней парковой эстрадой в разноцветных лампочках. Все «вообще» и похоже даже не на любой другой советский город, а на СССР глазами иностранцев. Точно так же общим местом смотрятся и 1990-е с их сувенирными бандитами в черной коже и стайкой развеселых проституток вокруг милицейской машины.

А ведь интерес к этому городу и к жизни, которая была так недавно, у стажеров был -- недаром так интересно читать программку, где есть и стихи Рыжего, и развернутый список реальных имен и названий, включая театральные (например, драматург Николай Коляда и театр «Провинциальные танцы»). А самое главное -- словарик, где объясняется множество интереснейших вещей. Например, что в строчке «...и кенту с портаком ЛЕБЕДИ...» слово «кент» -- это приятель, «портак» -- татуировка, а ЛЕБЕДИ -- аббревиатура, означающая популярную татуировку со смыслом «Любить Ее Буду, Если Даже Изменит».

С другой стороны, откуда бы у создателей спектакля взяться другому взгляду? Большая часть актеров, как и режиссер, были детьми тогда. Да и воспитание «Мастерской Фоменко», от веку сторонившейся жесткости, сказывается. А жаль: Свердловск -- не условно-сказочный, а настоящий, депрессивный, жестокий, город мощной культурной энергии -- остался ни при чем.