Очень верно, что масштабная выставка живописи и графики Александра Шевченко открылась почти одновременно и в том же здании (ГТГ на Крымском валу), что и выставка-монография Александра Дейнеки. Два художника являют собой два противоположных темперамента: Дейнека -- сангвиник (иногда холерик), Шевченко -- флегматик. В то же время творчество обоих мастеров является образцовым для понимания процесса созидания новой формы в левом искусстве 10--30-х годов. И Шевченко, и его младший современник Дейнека (разница в возрасте 16 лет, годы жизни Александра Шевченко: 1883--1948; Александра Дейнеки: 1899--1969) двигались в направлении организации универсального языка нового искусства, основанного на чрезвычайной восприимчивости ко всему «актуальному» в сфере формотворчества. Импульсивный Дейнека сразу впечатывал найденное в свой метод, апроприировал на правах хозяина. Скрупулезный аналитик Шевченко шлифовал, уточнял, сличал. Оба первооткрывателями и изобретателями не были. Скорее великими интерпретаторами. Харизматичный, зарядивший все советское и постсоветское искусство своей энергией Дейнека воспринимается большим новатором, нежели спокойный, сосредоточенный, неспешный, работающий в основном в «тихих» жанрах (портрет, бытовой жанр, натюрморт, пейзаж) Шевченко. Однако одновременное посещение двух выставок поможет понять, что перфекционист Шевченко счастливо избегает обвинений в эклектике, в которую иногда срывается из-за неразборчивости в связях и самоцитации творчество Дейнеки.

Впрочем, сам художник Шевченко ничего обидного в слове «эклектика» не видел. В своем манифесте 1913 года «Неопримитивизм» он так и писал: «Стоим за полную свободу искусства и за преимущества эклектизма как обновляющего начала». Если прочитать этот и другой («Принципы кубизма и других современных течений в живописи всех времен и народов», М., 1913) манифесты художника (их репринтное воспроизведение украшает прекрасный каталог новой выставки), то станет понятно, что «эклектика» для Шевченко не механическое заимствование, а условие нового синтеза. Отличавшее Шевченко и его современников осознанное любопытство, пытливость ко многому из истории неклассической изобразительности -- это в современном понимании не эклектика, но авторская интерпретация. Что подтверждают слова самого мастера: «Не надо бояться писать с чужих картин. Живопись самодовлеюща, и потому то, что в толпе принято называть копией, на самом деле не будет таковой; в двух похожих друг на друга (по сюжету) произведениях будет разная живопись, разная фактура, разная структура».

Бережно и тщательно сделанную сотрудниками ГТГ (куратор Т.М. Левина) при участии Русского музея, Музея изобразительных искусств имени А.С. Пушкина, частных собраний выставку можно уподобить экскурсии по основным главам летописи искусства первой трети XX столетия. Главы прочитаны в уникальной авторской интерпретации Александра Шевченко. Первый период: неопримитивизм, «Бубновый валет», дружба с Ларионовым и Гончаровой, скрупулезный поиск точек притяжения -- отталкивания с живописной системой Сезанна. Далее -- в двадцатые: любопытнейший диалог и с Сезанном, и с немецким экспрессионизмом, и с Пикассо, и с метафизической живописью де Кирико. Подлинным открытием выставки стали датирующиеся 1920-м годом три архитектурных эскиза Дома Советов. Оказывается, Шевченко был умным собеседником и радикальных экспериментаторов архитектуры, таких как Николай Ладовский.

В тридцатые годы, когда художника обвинили в формализме, а юбилейную, 1933 года, выставку в ГМИИ имени А.С. Пушкина закрыли через десять дней без объяснения причин, Александр Шевченко будто возвращается к пластическому опыту прошлых лет. Ему интересен диалог с фовизмом (Дерен, Вламинк, Марке), восточные серии Павла Кузнецова и Елены Бебутовой. Уникальный случай: в самое «неподходящее» время, в середине 1930-х Шевченко вернулся к предметно-пространственным композициям кубофутуризма с дробными плоскостями, линиями и втертыми в изображение буквами и цифрами. Вот она, дотошная потребность аналитического повторения пройденного!

От зрителя экспозиция Александра Шевченко требует соответствующей усидчивости и дисциплины глаза. Вот почти сезанновский натюрморт. И по композиции, и по тональному строению. Ан нет, фактура у Сезанна более роскошна, у Шевченко более скупа, а цвет более предметен, ложится, как говорил художник, по принципу «протекающей раскраски». Конечно, лубок, народное искусство для Шевченко были учителями не менее авторитетными, чем Сезанн. В сопоставлениях и сравнениях, разгадывании драгоценных пластических загадок заключено подлинное удовольствие от посещения выставки.