Обложка книги Елены Съяновой «Плачь, Маргарита» (М., «ОЛМА-Пресс») выполнена в откровенно «зазывной» манере: готические литеры, резвящаяся овчарка, эффектная молодая женщина... И он -- в композиции доминирует спящий Гитлер. «ОЛМА» выпускает немало исторического (и квазиисторического) чтива, но у серии «Оригинал» совсем другие задачи. Не развлекуха, а «Литература категории А». И как ни относись к десяти разным книгам, вышедшим под эгидой «Оригинала», следует признать: каждая была ощутимым «литературным фактом», выламывалась из рамок средней беллетристики. (Одновременно с романом «Плачь, Маргарита» серия пополнилась эффектным, ориентированным на «западные» образцы триллером живущего в Бельгии Александра Скоробогатова «Земля безводная».) Меж тем с первых же страниц повествования Съяновой ясно: «материал» тут превалирует над «письмом». Слог то по-газетному бледен, то -- например, в сексуальных эпизодах или при описании великосветских приемов -- выспренно цветист, диалогов непропорционально много, а «парадоксальные» аттестации главных героев -- фюрера и его сподвижников -- подаются с завидным простодушием: смотрите, как все сложно!

Да уж, не просто. Съянова пишет о Гитлере на полпути к вершине. Ее интересуют не молодые голодные и азартные игроки, бестолково рвущиеся в большую политику, и не «хозяева» Германии, уже сделавшие свою -- зверскую и обреченную -- игру, а «сорокалетние». Вкусившие радость первых побед, захваченные «делом», встревоженные собственными изменениями, но «верные идеалам». Для того и выбрано «переломное время» (1930--1931), когда нацисты, завоевав изрядное количество мест в рейхстаге, привечаются магнатами и политическими боссами, а влияние их растет не по дням, а по часам. Нет (только лишь!) абсолютной власти, без которой все эти успехи гроша ломаного не стоят. Автору кажется, что персонажи еще могут остановиться и история пойдет иным чередом. Точнее: не кажется, а хочется. И, по-моему, не столько из сострадания к будущим жертвам национал-социализма, сколько из симпатии к «милым людям» -- Роберту Лею и Рудольфу Гессу и их прекрасным дамам -- жене Гесса Эльзе, его юной сестре Маргарите, что пленилась роскошным «героеобразным» пьяницей Леем (это к ней обращен заголовочный призыв), двоюродной племяннице и объекту страсти фюрера Ангелике Раубаль.

Сам Гитлер, видимо, уже стал чудовищем. Ангелика прозревает в нем убийцу не только потому, что дядюшка, узнав о ее романе с художником Вальтером Геймом, насилует и избивает ускользающую возлюбленную, но и потому, что осмыслила «рядовой» эпизод, разглядела в «случайной уголовщине» убийство. Продиктованное, кстати, не только «политической целесообразностью», но и заботой фюрера о попавшем в конфузную ситуацию соратнике, том самом любимце всех романных дам (и автора) Роберте Лее. Только ведь эпизод этот жестко встроен в систему действий нацистов, дотошно воспроизведенную в романе. Да, после каждой провокации, лжи, преступления кто-то из персонажей (будущих подсудимых Нюрнберга) впадает в истерику (рефлексию). Да, Лей и Гесс временами тешат себя надеждой о выходе из игры. Но остаются. Осознавая, что делают, и попеременно напоминая расслабившемуся партнеру (сегодня -- ты, а завтра -- я) о необходимости служения фюреру.

«Если я их потеряю, то превращусь в функцию», -- сказал как-то Гитлер о Рудольфе (Гессе. -- А. Н.) и Ангелике. «Так и произошло», -- резюмирует на предпоследней странице автор. Но ведь в ходе романа Гитлер Гесса отнюдь не теряет: до мая 1941 года, когда тот улетит в Англию (по убеждению автора, выполняя поручение фюрера начать переговоры с Черчиллем) еще сколько времени! И до самоубийства Ангелики Гитлер с его присными разбойничали вовсю. Если фюрер тогда не был «функцией», то кем же он был? С одной стороны, получается, что последующие преступления (и собственные искореженные судьбы) Гесса и Лея (а также Геринга и Геббельса, изображенных пусть не с такой теплотой, как «Руди» и «Роберт», но тоже в человечной тональности) обусловлены их завороженностью Гитлером. С другой -- что озверение фюрера есть следствие отдаления друзей тревожной юности, которые предпочли видеть в нем не человека, а бога (эту идею в романе вынашивает Гесс). Автор мягко, но настойчиво противопоставляет ужасных, но все-таки благородных «нацистов первого призыва» (смелых, склонных к экстравагантным жестам, умеющих влюбляться и любить, сознающих грязную двусмысленность политических игр и взыскующих «идеала») холодным новичкам-«функционерам» Гиммлеру и Борману, которые, надо полагать, и сделали из фюрера «функцию». Недаром Съянова почти восхищенно пишет как о роковом перелете Гесса в Англию, так и о самоубийстве Лея в нюрнбергской тюрьме. (Геббельс, кстати, тоже ушел из жизни, не дожидаясь приговора. Как и сам фюрер. Только маршал Геринг концепцию подпортил.) Нечто похожее нам доводилось читать про «ленинскую гвардию» и аппаратчиков-сталинцев. Благими, дескать, порывами вымощена дорога в ад.

Насчет ада -- точно, а вот «благость» порывов (хоть большевистских, хоть нацистских), мягко говоря, сомнительна. Признать изначальную ложь нацизма -- это слишком просто. Куда интереснее открывать в хрестоматийных негодяях человеческую неповторимость. Открыли. А дальше что? Да, «эти люди» любили, страдали, музицировали, читали Шекспира, а не только выстраивали доктрину, позднее оплаченную миллионами жизней. Но «не только» не означает «не».

Художника должно судить по его высшим свершениям. Приватного человека -- по лучшим поступкам. И то не всегда получается. Персонажи Съяновой не художники и не «частные лица»; они политики, сознательно избравшие эту стезю. А политика судят «по итогам». Уже к 1930 году -- до прихода к власти, ликвидации верхушки штурмовиков, поджога рейхстага, введения нюрнбергских законов, концлагерей, книжных костров, введения единомыслия в Германии и втягивания мира в кровавую бойню -- Гитлер и его команда натворили достаточно. Не было «точки поворота», ибо с самого начала работал «партии нового типа» железный «фюрер-принцип», обрекающий всякого ее адепта на отказ от собственной личности и свободы. Остальное -- пафос реванша, расистские измышления, логика партийной «целесообразности», оправдывающей любой грех, безжалостность к «врагам» (реальным или мнимым), демагогия, подразумевающая презрение к «быдлу», присущая всякому «союзу избранников» смесь цинизма и жертвенности -- вторично. И закономерно.

В сущности, история, рассказанная Съяновой, проста. Это вечная история о том, что человек, полагающий иного человека «функцией» (представителем класса, расы, клана и проч.), неизбежно сам становится «функцией». Перестает быть человеком. И если Бог дал ему способность мыслить и чувствовать, то вина отказавшегося от этих даров не меньше, а больше, чем у изначально обделенного. Нацистские лидеры, вопреки пропагандистским штампам, были изощренными и, разумеется, нервными интеллектуалами. (Никто так не мечтает о «здоровье», как декаденты. Откровенно декадентская атмосфера и воссоздана в романе «Плачь, Маргарита». Быть может, стилевое дурновкусие -- результат захваченности автора «фактурой».) Их «двойники» (многие из которых в ужасе открестятся от этого определения) и поныне играют в любимые игры. Соблазняя малых сих. Изобретая очередную «новую мораль». Страдая от собственной роковой миссии. И бессознательно, а чаще сознательно уповая на «оправдание в потомстве». На торжество устраняющего «химеру совести» принципа «все сложнее». Если «победителей не судят», то как можно судить побежденных? Они ведь и так исстрадались. Вместе с близкими, что однажды поверили в них, как Маргарита Гесс в Роберта Лея. Как Германия -- в фюрера.

В издательской аннотации говорится, что роман Съяновой основан на труднодоступных архивных материалах. Плохо зная историю нацизма, готов поверить. Но окажись версия событий 1930--1931 годов совершенно фантастической, это не сказалось бы на отношении к книге. Не важно, что ведет автором -- документ или вымысел. Важно, куда это «нечто» нас с вами влечет. Увы, роман «Плачь, Маргарита» может подвести к диаметрально противоположным выводам. Что вполне в духе нашего времени. И меня, признаться, не радует.