Плампер Я. Алхимия власти. Культ Сталина в изобразительном искусстве. -- М.: НЛО, 2010. 9 мая, впервые за долгие годы, городские власти намерены порадовать москвичей праздничными плакатами с изображением Сталина. Информационные щиты с фотографиями генсека в обществе партизан и тружеников тыла должны украсить столицу и разъяснить руководящую роль Сталина в Великой Отечественной войне. Прежде чем вооружаться яйцами и помидорами, москвичи и прочие интересующиеся могут заранее изучить историю сталинских репрезентаций по книге, вышедшей в издательстве «НЛО».

Диссертация немецкого историка Яна Плампера издана под названием «Алхимия власти. Культ Сталина в изобразительном искусстве». Алхимия, по правде говоря, возникает в заглавии больше для завлекательности, дабы придать серьезному искусствоведческому труду некоторое коммерческое ускорение. Лишь в финале, говоря о неизживаемости культа вождя, автор в бессилии разводит руками: алхимия, мол, необъяснимая вещь. На всех предшествующих этому фаталистическому заявлению 350 страницах Плампер педантично перечисляет прецеденты, реконструирует институты, каталогизирует репрезентации, почти не отвлекаясь на анекдоты, и лишь изредка упоминает об изменениях формы знаменитых усов. Автор жалуется на труднодоступность и неполноту советских архивов и сравнивает сбор необходимых для книги сведений с уголовным расследованием. Если у кого-то оставались иллюзии касательно увлекательности следовательской работы, то по прочтении «Алхимии власти» они обязательно будут рассеяны. Это занятие для настоящего книжного червя.

Из вороха писем, приказов и докладных записок Плампер восстанавливает процесс прижизненного обожествления партийного генсека. Показывает, как культ личности Сталина был образован едва ли не в один день (21 декабря 1929 года) при помощи единственного в СССР средства массовой информации (газета «Правда»). Как очень скоро установленный через газету статус вождя стал само собой разумеющимся. Как жители союзных республик в кратчайшие сроки усвоили новую расстановку сил. В 20-е годы под групповыми снимками его имя выделяли -- набирали заглавными буквами. Очень скоро эта мера была упразднена. Затем с подписей к фотографиям исчезло и название его должности, поблекшей перед именем собственным. Карта страны запестрела однокоренными названиями. Во время праздников и парадов шесть букв его имени стали складывать летящие самолеты и тела физкультурников. За весь XX век в стране не случилось ни одной биографии, совершенно свободной от сталинского влияния. О чем говорить, если под портретом вождя (известный факт) каждое утро в детстве просыпался Бродский, а молодой Юрий Лотман, изображая генсековские усы в стенгазетах, зарабатывал себе на пропитание.

Изобразительный мир социалистического реализма был перенасыщен сталинским присутствием. Он появлялся в хрониках в виде портретов в руках демонстрантов, и в виде бюстов в рабочих кабинетах, и на агитационных плакатах за спинами изображенных на них бойцов. Даже когда живописец оставлял лицо вождя за кадром, его невидимое присутствие освещало картину светом всеобщего ликования. Популярный сюжет соцреалистической живописи -- человек из народа возвращается в народ после встречи с вождем: «Она видела Сталина» Стуруа, «Они видели Сталина» Мочальского. Дух вождя разлит в соцреалистическом воздухе, он проступает будто бы из ниоткуда, как это случилось недавно в вестибюле Московского метрополитена.

Сводя воедино разрозненные документальные свидетельства, Ян Плампер настаивает, что культ Сталина был делом авторским и автором его являлся сам вождь. Он занимался режиссурой народного обожания ревниво и тщательно. Его «нескромная скромность» помогала скрыть противоречие между вождизмом и декларируемой властью пролетариата. Сталин полностью контролировал использование своего имени и изображения, при этом публично дистанцировался от славословий, журил и отчитывал обожателей (в 1929 году Демьян Бедный преподносит свой юбилейный текст «Я уверен» как жест отчаянной смелости: Пусть там Сталин, как хочет,// Сердится, грохочет,// Но «ПРАВДЕ» нельзя уже дальше молчать). Потоки лести и прославлений будто бы исходили напрямую от населения, и именно это обозначало особенную советскую демократию (искаженный институт выборов, выборы Сталина, существовавшие в Союзе, -- явление того же порядка).

После него не осталось ни одного написанного с натуры портрета (портретистам выдавали тщательно отобранные и отретушированные официальные снимки). Вождь никогда не позировал. Не допущенные к изображаемому телу художники-реалисты бились безрезультатно («Мы должны нарисовать Сталина или мы сволочи»). Единственный на страну художественный критик не желал превращаться в натурщика. «Ухо кричит, вопиет против анатомии», -- приводит Плампер его резкое замечание, перечеркивающее представленный к утверждению эскиз 1922 года. Чем могло обернуться строгое «не похоже» для художника в конце 30-х, представить себе довольно легко. «Живой человек», -- высшая и по размышлению зловещая похвала, которой удостаивает вождь полотно на соцреалистической выставке. Это категорическое требование жизни словно обозначает полное вытеснение смерти из области изобразительного искусства в саму жизнь. На холсте, на бумаге, на подмостках и на экране пусть будет все легче и веселее. С реальностью мы управимся самостоятельно.

В целом рациональный исследователь Плампер вспоминает об алхимии, когда надо объяснить, почему набор перечисленных в книге действий по управлению культом обеспечил столь потрясающий результат. Посмертная жизнь Сталина активна как ни у какого другого исторического деятеля. Непонятно, где хранится яйцо с Кощеевой смертью, и как наконец упокоить его самого на страницах учебников. При подготовке к празднованию Дня Победы немаловажно помнить: диктатор стремится занять и успешно занимает весь объем окружающей его среды. В газете от 21 декабря 1929 года, к примеру, кроме сталинского юбилея, не было других новостей. Выпуская Сталина на московские улицы, нужно быть готовым к тому, что, кроме него, вскоре совсем ничего не останется.