I don't believe in outer space -- строчка из песни 70-х годов, ставшая названием постановки, которую привез в Дрезден самый значительный хореограф-новатор второй половины XX века Уильям Форсайт. После памятного скандала 2004 года, когда, устав от экспериментов, городские власти отказали Форсайту от дома -- Франкфуртского балета, который хореограф возглавлял 20 лет (на том основании, что публике не мешало бы иногда смотреть и нормальные балеты в пачках), труппа Форсайта не просто выжила, а припеваючи живет теперь на два дома. Франкфурт-на-Майне и Дрезден взяли компанию под опеку до 2013 года -- премьеры неутомимого гения идут теперь на двух площадках. В давно уже освоенном Форсайтом трамвайном Bockenheimer Depot во Франкфурте и дворце Hellerau в Дрездене, легендарном поселке мебельного фабриканта Шмидта, где в начале прошлого века обосновался знаменитый Институт музыки и ритма Эмиля Жак-Далькроза. Позднее, правда, постройка Рихарда Румершмидта долго использовалась не по назначению: в 1939-м нацисты открыли там полицейскую школу, а после войны советская армия устроила в Хеллерау лазарет и казармы. Реконструировали архитектурный шедевр уже в 90-е, чтобы в новом веке снова превратить в центр современного искусства.

Форсайту это настрадавшееся здание подходит, похоже, идеально. Не только из-за исторического значения. Во-первых, в Хеллерау, как во франкфуртское депо, отправится не всякий. Что входит в условия игры: зритель Форсайту нужен не статусный, а сознательный, способный ради момента истины совершить физическое усилие. Во-вторых, сама архитектура здания, одновременно классического и футуристичного, не противоречит форсайтовским конструкциям, в которых балетная классика и contemporary dance образовали бесконфликтный и мощный сплав. Тот самый новый язык, который в Хеллерау начала XX века только пытались нащупать, формируя танцовщиков нового типа. И не беда, что даже в начале XXI на языке Форсайта еще мало кто говорит и мало кто его понимает -- звучит-то убедительно.

В I don't believe in outer space Форсайт обрушивает на зрителя целый каскад головоломок. Многофигурная и многоголосая фреска как будто свалилась с инопланетного корабля -- расшифровать послание не так-то просто. На английском, но как будто абсолютно незнакомом языке без перерыва тараторит крошечная, похожая на клоунессу Дана Касперсон -- разыгрывает сценки на разные голоса, кривляется, хрипит, поет, цитирует строчки песен и философствует о воплощенном и дематериализованном. Ее голос танцует свой отдельный танец, к которому периодически, как к источнику напряжения, подключаются остальные 14 артистов. Когда они, шевеля губами, беззвучно повторяют текст, у голоса появляются новые хозяева с их особыми жестами и гримасами. Хореографическая партитура, озвученная цитатными коллажами Тома Виллемса, -- сложнейшая материя, рисунок которой постоянно распадается. Она рвется, начинается с каждого соло сначала, но остается плотной и неостановимой.

Одетые так, как будто вышли на пробежку или разграбили секонд-хенд, -- потянутые треники, помятые маечки, потертые джинсы да стоптанные кроссовки -- танцовщики не ищут общества друг друга, но постоянно в нем оказываются. Движутся как слепцы, реагирующие на звук или толчок. К смеющейся без причины девице подключается вторая, потом третья, истеричный смех заполняет их тела целиком, и на пару минут они превращаются в единое, сотрясающееся от гогота трехголовое существо. Выбегающий с ракеткой для настольного тенниса танцовщик провоцирует на смешную игру с невидимым мячиком другого -- тот не хочет, уклоняется, но не может не ответить на удар. Дуэты, если можно их так назвать, растут из такого сора, что невольно задумываешься о причинах человеческих притяжений вообще. Но никакой метафизики, никакой литературы. Динамичная цепочка отношений возникает из ерунды, например обрывка мелодии, заставляющей двух мужчин, прижавшись друг к другу и виляя бедрами, двигаться в подобии знойного латиноамериканского танца.

Едва образовавшаяся связь исчезает так же внезапно, как родилась. Форсайт не верит в космический порядок. Не верит в мир снаружи. Он верит в общество слепых.

«Черные дыры. Я наблюдал за ними, я исследовал их, они выжгли мне глаза», -- кричит патлатый здоровяк, извиваясь всем телом и дрыгая ногами, чтобы избавиться от коллег, виснущих на нем. К забинтованным глазам он прикладывает смотанные из изоленты шарики -- эти черные комочки разной величины разбросаны по сцене с начала спектакля. Их запихивают в штаны и под майку, с ними играют, используя как мячик или микрофон, их коллекционируют, складывая горкой, с ними экспериментируют, подбрасывая и пытаясь пнуть в прыжке.

Возможно, они символизируют множество автономных вселенных, соединить которые не стоит и пытаться. Возможно, просто валяются. С Форсайтом опасно делать далеко идущие выводы. Но вот что точно безвредно, это наслаждаться виртуозностью, с которой его танцовщики ежесекундно предаются на сцене пенелопиным трудам: ткем -- распускаем, начинаем -- выбрасываем, намечаем маршрут, а потом движемся вслепую с черной повязкой на глазах. О чем они толкуют, так по-человечески пыхтя, сопя, тиская и щекоча друг друга, уже неважно. Может, о значительном. Может, о ничтожном. Харизматичные, скоростные, бешеные -- они заслужили своего хореографа. Их совместный, граничащий с фанатизмом перфекционизм сам по себе отменяет любые вопросы о смысле и цели маршрута.

Фото DOMINIK MENTZOS