Если использовать лексику Казимира Севериновича Малевича, Михаил Федорович Ларионов, бесспорно, один из «утвердителей нового искусства» не только в масштабе России, но и мира. Его творчество, по сути, заново открыло в культуре ту вольницу зрелища, что имеет прототипы в архаических обществах, в низовой фольклорной стихии и совсем не чурается синонимичного определения «позорище» (в древности это слово простодушно ассоциировалось с глаголом «зреть» и негативно заряженным не было). «Позорищная» поэтика искусства Ларионова и Со складывалась из разных компонентов, методично собранных и описанных в работах уважаемых исследователей, прежде всего Глеба Поспелова. Вспомним и народное наивное искусство вывесок, лубка, и рожденное в диалоге-полемике с Сезанном утверждение «вещной» сущности мира, и хтоническую, неуправляемую традиционными культурными законами энергию футуризма, наконец, собственно архаическую изобразительность доисторических времен и почеркушки не узнающих еще себя в цивилизационном лакановском «зеркале» детей.

Благодаря новой экспозиции отдела графики Третьяковской галереи мы воочию убедились, что творить свои личные «зрелища-позорища», Ларионову помогала страсть коллекционера. Бродя средь развалов парижских антикваров, художник приобретал совершенно удивительные раритеты. Впоследствии, когда жажда формального экспериментаторства в собственном творчестве прошла, коллекция помогала обустраивать именно что воображаемые миры существования мастера. Танцовщица Н. Тихонова вспоминает парижскую квартиру Ларионова и Гончаровой, где чета художников прожила не менее сорока лет: «Не было места, где не высились бы горы книг, рисунков, альбомов, картин и документов. Мишенька собирал... все. И хранил зорко. Когда он был в ударе, он гордо извлекал из какой-нибудь груды или из-под кровати сокровища». Одной только графики разных эпох и народов он насобирал около десяти тысяч листов. Триста из них выставлены сегодня в зале графики главного здания ГТГ в Лаврушинском переулке.

Супершедевров в общем-то не ждите. Шедевральность в другом. Всякая коллекция значительного Мастера в первую очередь проявляет его собственный портрет. Тут мы отыщем логику: режиссеру оппозиционных рафинированному умствованию и классическим канонам, терпким по эмоциям, утверждающим самостийность предметного мира зрелищ, интересно было тащить к себе все самое курьезное, странное, диковинное, в то же время искреннее и бесхитростное -- как оптические чудеса в декорациях площадного театра. Больше всего лубочных картинок, самых разных, чудных и чудных. В одном зале, например, висит старообрядческий лубок -- автоолеография художника А. Шаньгина «О сластолюбии»: обвивший целый город своим хвостом гигантский красный змей с аппетитом проглатывает грешников. А в другом зале -- итальянская резцовая гравюра XVII века с «Описанием страны лентяев, где хорошо живет тот, кто не работает». Похожая на планировку садов барочных вилл карта показывает воображаемую местность, где вместо каналов -- реки испанских вин, фонтаны бьют мальвазией, с небес сыплются жемчуга, алмазы, градом падает еда, в озерах плавает готовая рыба, корабли подвозят колбасы, на полях растут конфеты. Отдельно стоит мрачный замок, в котором томятся трудоголики. В третьем зале, посвященном восточной гравюре, которую Ларионов очень любил, целая серия китайских и вьетнамских новогодних лубков. Два из них на тему «Мышиная свадьба» шлют привет популярному в России лубку «Как мыши кота погребают».

Помимо лубков выставлено множество картинок с изображением характерных масок народного европейского театра и актеров в амплуа традиционного восточного театра. Полишинели и Арлекины кривляются напротив балетно выгибающихся пышно одетых актеров японского театра кабуки. Рядом этнографические серии с плясками экзотических народностей Африки, Америки. В общий хоровод затесались несколько гротескных фигур с офортов великого Жака Калло. В отдельной витрине -- причудливые сценографические фантазии барочного театра.

Еще одна четко прочитывающаяся тема: состязания и турниры. Рыцарская тема представлена, например, уникальными немецкими ксилографиями начала XVI века -- иллюстрациями Ханса Бургкмайра (авторство под вопросом) к роману Маркса Трайтцзаурвайна «Вайскуниг» о доблестном правлении императора Максимилиана Габсбурга. Имеются голландские офорты XVII века с изображениями приема самообороны в рукопашном бою, найдем и пособия по фехтованию.

Множество, конечно, и уличных сценок -- сатирических и романтических (прежде всего из парижской жизни XIX столетия). В них завораживает пластическая пантомима, не срежиссированная нарочно, а увиденная остроумным глазом художников. Для создания цельного впечатления о характере коллекции и коллекционера упомянем еще ксилографию Тришона по рисунку Доре с изображением хрупкой дамы-укротительницы мадам Лабарер в окружении целой стаи хищных львов, леопардов, тигров (одному из них она раздирает пасть, аки Самсон), гравюру Дж. Мак-Эрделла с изображением самого объемного (весом 302 кг) человека в Англии первой половины XVIII столетия, Эдварда Брайта, в одежду которого могли поместиться семь обыкновенных персон, а также переведенный в гравюру автопортрет нидерландского живописца Корнелиса ван Кетеля, прославившегося умением писать ногами без помощи рук, и запечатленный Н. Лармесеном в первой половине XVIII века экзотический образ короля Камбоджи Идалькацена...

После выхода на экраны фильма Терри Гиллиама «Воображариум доктора Парнаса» критики написали о трогательной беззащитности того кочующего с давних-давних времен мира балаганных чудес, что стал судьбой доктора Парнаса. Сходное щемящее чувство к по-детски ранимому воображариуму художника Ларионова испытываешь на новой выставке.

Фото СЕРГЕЙ ХАЧАТУРОВ