Чего только не увидишь летом в Москве! Да почти ничего не увидишь. Жара. Марево. Мертвый сезон. И вдруг приятнейшее известие -- Гришковец выступает. И не в театре, а в клубе. И не один, а с какими-то калининградскими друзьями. И друзья эти вроде как с философского факультета (один Канта изучает, другой -- русский анархизм), но на инструментах играют, музыку сочиняют и называются «Бигуди». И как все это совместить с Гришковцом, непонятно, а все равно интересно. Скажу сразу же: совместить легко.

Теперь, когда объездивший чуть ли не все фестивали Европы любимец театральной общественности выступил в клубах (за несколько дней до «Мухи» он с тем же составом появился в «Ботанике»), стало совершенно ясно: в прежней жизни у нас все было поставлено с ног на голову. Ведь кто такой Гришковец? Это наш, отечественный, лиричнейший и ностальгичнейший stand up comedian. Вуди Аллен с советским прошлым. Остроумный наблюдатель с не очень веселым и не очень русским лицом. Человек, знающий все про нас с вами и не всегда понимающий что-то про себя самого. И то, что он смешит (и печалит) не совсем так, как американец Вуди (тот-то всегда равен на сцене себе самому, а с Гришковцом все гораздо сложнее), в данном случае не так уж важно. Главное, что они оба смешат совсем не так, как Петросян или Задорнов. Место Задорнова -- на эстраде, Вуди Аллена -- в клубе. Он там, собственно, и выступает. Он (как и другие, менее известные, артисты этого жанра) -- органичная часть клубной культуры, предполагающей особую, совсем нетеатральную доверительность (и даже интимность) отношений между артистом и публикой.

И я лично не сомневаюсь: если бы в нашей прежней жизни были клубы, то Евгений Гришковец выступал бы в них не хуже (а в чем-то и лучше) Аллена. Его уникальность и специфика не противоречат тамошней атмосфере. Напротив, придают ей особый шарм. Но у нас клубов не было. Поэтому совершенно естественную эволюцию от клубной сцены к театральной Гришковец проделал в обратном направлении. Оттого-то все так недоумевали, когда он вдруг обрушился на наши головы. Откуда взялся? Да ниоткуда, а должен был бы оттуда, где теперь невзначай и, надо полагать, временно осел.

«Расслабьтесь, чувствуйте себя легко и свободно, можете танцевать, можете сесть на пол», -- говорит посетителям «Мухи» Гришковец, и в его устах это звучит совершенно естественно. Но в театре такого все же не скажешь. А здесь, в большой комнате или небольшой студии, где ни кулис, ни занавеса, ни зрительских кресел, где пришедшие попивают пиво и потягивают сок, можно.

И хотя в программе вечера «Бигуди» были заявлены основным блюдом, а Гришковец подавал себя в качестве гарнира, получилось ровно наоборот. И милая (тут бы сказали «негрузящая») музыка, и приятное пение под нее Елены Гришковец, и видеоинсталляции на служащем чем-то вроде задника экране (там все время шли какие-то отрывки из неопознаваемых фильмов 70-х) -- все это было лишь фоном, на котором опытный наблюдатель жизни, в огнях светомузыки немного похожий на диджея, говорил о лете, море, поре отпусков... Да какая разница о чем!

На десерт была подана еще одна группа, тоже из Калининграда, под названием «Лаванда». Состояла она, собственно, из одного совсем еще молодого человека по прозванию Филгуд, чудесного существа, прикинутого по моде конца 80-х. В джинсах-варенках, кооперативных кроссовках, ярко-красной майке, по-дискотечному пританцовывая, Филгуд мифологизировал позднюю перестройку. На экране сменяли друг друга кадры из «Ассы» и «Маленькой Веры», а в текстах песен поминались герои фильма «Спрут» и участники ансамбля Ricсi e Poveri. Сделано это было остроумно, а местами даже талантливо, но сразу было ясно: это совсем из другой (негришковцовской) оперы.

Филгуд пытается иронически дистанцироваться от времени, в котором вырос, но все равно кажется накрепко спаянным с ним. Гришковец, напротив, все время подчеркивает неразрывную связь с обстоятельствами своей (нашей) жизни, но в действительности смотрит на них со стороны. Потому-то все приметы времени (а о чем бы ни говорил Гришковец -- о лете, зиме, весне или службе на флоте, он все равно говорит о времени) обретают у него неповторимую ауру. Эту гришковцовскую внимательную отстраненность, как выяснилось, невозможно сымитировать. И еще труднее спародировать.

Последнее время в Москве появилось огромное количество образцов постгришковцовского театра и даже шире -- постгришковцовской культуры. Поговорить ни о чем, подпустить исповедальности, сделать спектакль на документальной основе, превратить прямое высказывание о жизни в эстетическое высказывание -- все это стало характерной особенностью современной (а точнее, молодой) русской сцены. И в какой-то момент показалось: так, как он, может всякий. А вот придешь в клуб «Муха», и сразу ясно: так, как он, не может никто. Культурой клубного общения с публикой у нас никто больше не владеет. А как он сам ею овладел еще до появления всяких клубов, это загадка. И разгадать ее не помогают ни бигуди, ни муха, ни горная лаванда.