Вчера исполнилось 70 лет со дня расстрела писателя Исаака Бабеля, которого у нас давно признали классиком, а мировая литературная критика называет русским Мопассаном. Крупнейший американский философ, энциклопедист Гарольд Блум поместил Бабеля в список сотни «наиболее творческих умов человечества».

Что ж, слово «сотня» Бабелю было хорошо знакомо, хотя совсем в ином контексте -- сначала по «черной сотне», громившей в детстве его дом и убивавшей его близких, а потом по гикающей казачьей сотне (называемой для порядка эскадроном) Первой конной армии Буденного, в рядах которой он проскакал в 1920-м весь путь ее наступления на Польшу, разгрома и поспешного отступления. Узнав стиль новой власти еще в 1918 году, во время краткой работы в Петроградском ЧК, Бабель отметил и описал метод расправы путем в буквальном смысле затаптывания человека, которое командиром дивизии Конармии возводилось в принцип: «Стрельбой от человека только отделаться можно: стрельба -- это ему помилование... я, бывает, себя не жалею, я, бывает, врага час топчу или более часу, мне желательно жизнь узнать, какая у нас она есть...»

И с Бабелем после ареста особо не церемонились, «затаптывание» -- пытки начались немедленно после ареста 15 мая 1939 года и не прекращались, пока он не признал себя членом троцкистской организации и агентом сразу двух западных разведок. Четыре раза после этого он письменно отказывался от своих показаний, что, конечно, не повлияло на вынесение смертного приговора 26 января 1940 года с приведением его в исполнение на следующий же день.

Бабель писал, объясняя свое погружение в революционную романтику: «Мудрость дедов сидела в моей голове: мы рождены для наслаждения трудом, дракой, любовью, мы рождены для этого и ни для чего другого... Я отказался стать конторщиком. Уже в ту пору -- двадцати лет от роду -- я сказал себе: лучше голодовка, тюрьма, скитания...» Пытки и расстрел в список он не включил.

Впрочем, правда о расстреле выяснилась только спустя много десятилетий, потому что даже когда в 1954 году великий писатель был реабилитирован, госбезопасность утверждала, что он не был расстрелян, а умер своей смертью от болезни сердца 17 марта 1940 года. За эту ложь никто не ответил, как и за пытки, и смертный приговор. Поразительно, как сложившаяся в годы Гражданской войны вседозволенность (не просто покарать, но перед этим как следует поиздеваться) затем перешла в методы работы советских карательных органов и, к несчастью, не изжита до сих пор. Как ни переименовывай милицию и другие органы, а куда деть эту уже почти вековую традицию...

Бабель был одессит -- выходец, по его словам, из «значительного и очаровательнейшего города, в котором создалась атмосфера легкости и ясности, причем одессит противоположен петроградцу». Там много солнца, описания которого, «настоящего радостного, ясного описания», по мнению Бабеля, никогда не было в русской литературе. Нет его и до сих пор. Возможно, Бабель мог дать описание солнца, но ему это уже не позволили. Потому что Бабель смог бы вооружить, его же словами говоря, «армию слов, армию, в которой движутся все виды оружия; никакое железо не может войти в человеческое сердце так леденяще, как точка, поставленная вовремя».