Через неделю в рамках юбилейных торжеств, посвященных 150-летию А.П. Чехова, на сцене театра «Школа драматического искусства» сыграют премьеру спектакля Дмитрия Крымова «Тарарабумбия». Художник, несколько лет назад создавший со своими учениками маленькую театральную лабораторию, в последние годы стал одним из самых известных режиссеров-экспериментаторов страны и получил за свои камерные, очень эффектные визуальные постановки множество наград. Говорят, что в поставленном Крымовым театральном шествии на музыку Александра Бакши будет участвовать восемь десятков актеров, танцовщиков и певцов, они сменят 500 костюмов, герои Чехова будут петь, танцевать, ходить на ходулях и водить большущих кукол. О том, каким будет его новый спектакль, режиссер рассказывать не захотел, но впечатлениями о его подготовке охотно поделился. С Дмитрием КРЫМОВЫМ беседовала Дина ГОДЕР.

-- Откуда взялось это гигантское количество народа, кто все эти люди?

-- Идея была объединить театр после ухода Анатолия Васильева. Может быть, театр и не требует такого объединения, люди живут своей жизнью, но почему-то мне казалось, что это забавно. А кроме того, идея появилась еще до кризиса, и Шадрин (генеральный директор Чеховского фестиваля, в копродукции с которым делается фестиваль. -- Ред.) не останавливал нас, вот мы и разбежались в фантазиях. На читку пригласили весь театр, я читал сценарий, люди смеялись...

-- Вы сами написали сценарий?

-- Ну да. И пришли все или почти все, я и не думал. Весь театр, причем часть людей здесь не в штате, но они репетируют, занимаются тренингами. Я сказал: я вас приглашаю в эту затею. Кто хочет -- подходите к помрежу. Если бы никто не пришел, мы бы стали искать другое место, другой театр, Шадрину все равно в каком помещении делать, это я предложил здесь. Откликнулось очень много народу. Потом ушли человек 10--12, и жалко, что ушли.

-- А почему ушли?

-- Когда всех предупреждаешь, что у всех маленькие роли, даже не роли, а участие, то все: «Да-да-да». А когда это начинается на деле, то... Наверное, из-за этого. И это было сильное наше расстройство. Но, в общем, как-то пережили, из 83 участников человек 20 набрали со стороны, еще музыкантов позвали со стороны, танцоров.

-- Обидно, потому что объединение не очень получилось?

-- Да нет, просто я начинаю привыкать к человеку, с которым работаю, влюбляюсь. Это целый процесс.

-- Ну нельзя ж влюбиться в 83 человека?

-- Ушли не с периферии, ушли из центра. Но ничего, сейчас я уже привык к той группе, с которой работаю, и даже со своей дурацкой памятью всех знаю по именам.

-- А среди вашей первоначальной актерской команды художников совсем не осталось? Ведь в первых спектаклях лаборатории играли ваши студенты-художники.

-- Нет. Из моих осталась Маша Трегубова -- она художник всего спектакля. Она одна делает декорации и 500 костюмов. Как она не спятит после этого, я не знаю.

-- Ого, 500 костюмов -- это такой вызов, после которого ничего не страшно.

-- Причем мастерские нашего театра делают маленькую часть. Заказ надо было распределить по всей Москве -- от частных швей-мотористок до больших пошивочных мастерских. Это сумасшедший дом.

-- А здешние мастерские не справляются?

-- Они очень специфические. Они делают спектакли в одном стиле, ими руководит такой замечательный Вадим Андреев, который делал всегда костюмы Васильеву, его коллекции для спектаклей можно на подиуме показывать. Они очень красивые, единые, каждый имеет свое решение, это вышивка, уникальные крои и др. А у нас полный разнобой, эклектика -- что-то очень классическое, а что-то очень вульгарное, такая специальная смесь. Ну и 500 костюмов им не по силам.

-- Что же все-таки вышло в связи с кризисом? Сначала размахнулись, а потом вас ужали?

-- Да. Очень сильно, поначалу мы даже оторопели, как это можно в эти деньги всунуть нашу идею. В тот момент был даже сделан первый заказ на декорации.

-- Чем пришлось пожертвовать?

-- Во-первых, спокойствием. Все делается в последнюю неделю. Ведь если деньги есть, их можно тратить заранее, а если денег нет и они берутся каждый месяц понемножку... Вот сегодня нет, завтра, может быть, будут или послезавтра немножко, но не 100 тыс., как обещали, а 50 и не 50, а 48. Сокращение касалось и той части, которую внес фестиваль, и той, что за счет театра.

-- И что вы в этой ситуации делаете?

-- Например, там есть огромная сцена -- она занимает несколько минут (там все занимает несколько минут), где человек 50 покидают дом, они одеты в старые пальто, шубы. Они должны были быть сшиты, и уже распределены заказы, это довольно дорогое удовольствие. Когда все екнулось, мы засучили рукава и пошли на наш рынок «Марк», единственную оставшуюся в Москве настоящую барахолку. Там старья много, пальто может стоить 50 руб., но его надо найти, перешивать, оно грязное, его надо чистить. Маша сейчас безумную жизнь ведет -- она ездит по всяким знакомым директорам комиссионных, которые ей припасают что-то, на ней лежит ответственность за все. Ей приходится все доставать самой, стараясь выгадать деньги.

-- Кто бы мог подумать, что совсем молодая художница сможет такое?

-- Она замечательная. Это сочетание рабочей лошади с аристократическим вкусом и очень строгим художественным поведением в театре, что редко бывает, таких людей уважают в театре, потому что они отдельные. Вот на ней сокращение денег сказалось в первую очередь.

-- А кто-то из известных актеров у вас играет?

-- Игорь Яцко играет главную роль. Мы с ним в первый раз работаем, но у меня желание, если -- тьфу-тьфу-тьфу -- все дойдет до конца, сказать ему лично очень много хороших слов. Потому что он замечательный актер. Я его знал в рамках васильевской стилистики, а он оказался очень свободный, подвижный, очень послушный и одновременно умный, острый, с хорошими данными и голосом. У Васильева же определенный театр, а Яцко может быть таким разнузданным клоуном.

Еще Оксану Мысину я позвал, мы давно знакомы были, но когда ушли некоторые актеры, мне нужна была такая актриса -- лидер некоторых сцен. Бакши предложил: позови Оксану. Ну неужели она придет на маленькие роли в чужой театр? Удивительно, но она согласилась. Я пять раз с ней разговаривал: «Оксана, я вас предупреждаю, это горох, это даже не блюдо из гороха, а горошинки. Здесь горошинка, на другой тарелочке горошинка, и на блюдечке горошинка. Я могу вам предложить только три горошинки». Сейчас она уже в семи сценах, потому что она так смотрела на то, как делали другие, что я ее спрашивал: «Оксана, ты хочешь тоже?» «Да, хочу!» А это рискованные такие сцены. Она приходит как на праздник. И я говорю: ну раз ты пришла, все будет хорошо. Замечательное поведение, замечательная актриса.

-- У вас есть ощущение поддержки в театре, театр воспринимает эту работу как общую, свою?

-- Конечно, раз такое огромное количество людей... Мы традиционно заканчиваем репетицию разбором, на нее приходят и все актеры, и техники, мы это завели с прошлого спектакля, и мне это очень приятно. Сейчас техников даже не надо специально звать. Как они слушают про каждого, даже если это к ним не относится! Это одна из самых важных для меня частей репетиции. Хорошие очень лица, заинтересованные, от них я чувствую абсолютную поддержку. Хотя это очень шумная кодла: русский человек, даже хороший, очень недисциплинированный, это часть его существа. И поэтому когда 70 человек начинают разговаривать за кулисами... При таком количестве народу во мне, к сожалению, просыпаются неприятные рефлексы, они были задавлены общением с узким кругом моих друзей, а теперь... Но люди не обижаются, вот в чем их еще прелесть, по-моему, у нас такие установились отношения, что они понимают: это не личное, это во имя чего-то.

-- По вашему рассказу получается, что в работе с такой огромной группой сложилась студийная атмосфера. Это действительно так?

-- Да. Я по-другому и не умею. Не знаю, по-моему, всем даже нравится. Независимо от результата, который у нас получится, очень большое тепло остается от этого.

-- Может быть, с этими людьми вы будете и дальше работать?

-- С таким количеством нет.

-- Оказалось не по силам?

-- Не то что не по силам, но очень сильно забирает здоровье.

-- Но кого-то нового вы теперь возьмете в свою команду?

-- К некоторым я с симпатией присматриваюсь. Это какая-то новая кровь. Но нельзя же всех. И потом люди подбираются по плану следующей постановки. Иногда даже из того узкого круга, который у нас есть, из моей компании не всегда все попадают в следующий проект, хотя я стараюсь -- уж эти-то должны наиграться вволю.

-- А как они уживаются с вашими? У вас же совсем молодые ребята.

-- Да они не такие уж и молодые, а в театре не такие старые. Когда я прошу Сережу Волкова (а ему вчера исполнилось 50 лет, и в одной из ролей он играет как бы Фирса) бегать и приседать по 100 раз, то он приседает столько, сколько нужно. Все это очень самоотверженно -- у всех. И это точно, даже если ни хрена у нас не выйдет, останется моим большим впечатлением. Они разные очень. Кто-то активничает и предлагает что-то, поскольку я сказал, что с удовольствием всех выслушаю, только после репетиции, некоторые молчат, но я вижу, что они дорожат этим. Вот пришли танцоры со стороны. Это брейк-данс, совершенно особая группа людей, совсем другой мир. Но они приходят на наши спектакли со своими девушками и говорят, что им очень понравилось, а потом сидят на обсуждениях и слушают, я их прошу еще что-то сделать, кроме танца, и они хмыкают: «А давайте!» Их должно было быть четверо, но их уже семь, и они уже взаимозаменяемы. Это удивительно, как все становятся одним организмом. В людях рождается такой патриотизм дела. Еще у нас есть приглашенный духовой оркестр, а туба у нас своя -- это Аркадий Кириченко. Он уже совсем актером стал. Ему все интересно, в чем он только у нас не ходит. И знаете, с чем я хотел бы продолжить работу? Как ни странно, с музыкой, у меня так много ее никогда не было. Из полутора часов спектакля час пятнадцать музыки.

-- Это опера?

-- Не совсем. Поющих много, в театре есть замечательный хор, очень слаженный, хорошо управляемый организм, все считают за честь, чтобы он участвовал в спектаклях. Там певцы и актеры одновременно, они могут что угодно делать -- на голове стоять и петь. У меня в группе три человека поют, и еще есть люди в театре, которые хорошо это делают. Так что Александр Бакши пришел в такой музыкальный рассадник, ему с ними хочется все попробовать. Он ведь музыку специально под людей и писал. Один актер, например, сейчас на грани замены, и это очень нехорошо, поскольку ария написана для него.

-- А как с Бакши работается?

-- Просто потрясающе. Он театр и чувствует, и ставит выше, чем собственные амбиции, может сделать все что угодно, бывает не со всем согласен, что я хочу, но и спорить с ним интересно, и ругаться с ним интересно, с ним все интересно. Приходит на репетицию, как на праздник. Когда есть такие люди, создается такая упругая, дружеская обстановка... А Витя Платонов? Потрясающий, удивительный художник по куклам, он, как Бакши, абсолютно театральный человек...

-- Кукол опять много?

-- Много, еще больше, чем раньше. Витя даже не очень расстраивается, когда мы отменяем часть из того, что уже сделано, и всегда готов переделать. И он любую проблему воспринимает как свою. Вчера принес кукле пиджак. Начали шить черный, а в процессе репетиций оказалось, что должен быть светлый. Он сказал: «У меня есть пиджак, я принесу». Хороший пиджак, я говорю: «Витя, а откуда он?» «Да мне Резо Габриадзе подарил». -- «А тебе не жалко?» -- «Да нет. Мы сейчас разрежем на спине для ручки куклы». -- «Витя, ты хорошо подумал?» -- «Да, я поносил его, хватит». Замечательный пиджак, такой светлой рогожки.

-- Такое много дает спектаклю. Знание того, что на куклу надет пиджак, который Габриадзе подарил Платонову... В этом есть свой смысл.

-- Ну конечно. Там во многих предметах есть история. Куклы самые разные -- и условные, и очень достоверные. Витя таскает куклы из дома, и я таскаю кукол из дома, из предыдущих наших спектаклей, уже не идущих.

-- Все это много занимает места? Спектакль можно будет возить на гастроли?

-- К сожалению, почти нереально, я думаю. Мы говорили с иностранными продюсерами да и с Шадриным тоже, что мы потом количество людей сузим до 45 или 50 для гастролей. Иногда смотрю и думаю, кого. Кто-то ходит на ходулях. Кто-то поет, кто-то жонглирует. Ну если я не возьму хор -- кто будет петь? Они же не только поют. Это не то что я французам могу ноты раздать, и они выучат, как мы думали раньше. По ним сшиты костюмы -- чулки, ботиночки, это нужно найти там такого человека, с такой ступней и фигурой -- это ой-ой-ой. Поэтому я думаю, что это малореально. И вся обстановка и реквизит -- два больших трайлера. Ну посмотрим.

-- А может этот спектакль принять много зрителей?

-- Там для нашего театра необычно много народу. Такого количества в штатных наших спектаклях не было никогда. 350 человек. А максимум может быть 500. Для меня это очень много.

-- Но ведь хочется, чтобы в зале было народу больше, чем на сцене?

-- Не хочется. Васильев в этом смысле был прав, и я воспринял это как руководство к действию. В «Онегине» на сцене в два раза больше людей, чем в зале, все смеялись. Я когда пришел в театр, все говорил, а нельзя ли здесь стульчики еще поставить, мне казалось мало -- четыре ряда скамеек. Он говорит: это неважно, ты поймешь. Если есть полный зал, то это неважно. Все люди пришли, чтобы посмотреть сейчас этот спектакль. Нет случайностей, есть единство.