В последнее время премьеры спектаклей Владимира Панкова выходят в Москве одна за другой. Режиссер со своей командой музыкантов и актеров, разрабатывающий гибридный музыкально-драматический жанр, названный им самим саундрамой, сегодня у фестивалей и театральных центров на разрыв. Не успели отыграть на сцене Центра Мейерхольда третью часть гоголевских «Вечеров» (на этот раз в центре был сюжет «Вечера накануне Ивана Купала»), как труппа Saundrama уже под вывеской Театра наций играет «Ромео и Джульетту». А еще через неделю Чеховский фестиваль представит «Свадьбу», которую Панков с частью своей команды все в том же «музычно-драматичном» жанре поставил в Белоруссии. Спрос фестивалей на постановки Панкова растет, и это понятно: его густо-музыкальные шоу вполне интернациональны и, в сущности, безо всякого перевода в равной степени понятны (или непонятны) любому, поскольку речь в них работает не на смысл, а на звучание и ритм и голоса артистов используются прежде всего как инструменты. Тут стоит вспомнить малопонятного, но очень эффектного двуязычного цветаевского «Молодца», которого режиссер ставил вместе с французами. «Ромео и Джульетта» идет по тому же пути.

Играют премьеру Театра наций, сделанную в рамках проекта «Шекспир@Shakespeare», на квадратном подиуме, с четырех сторон окруженном зрительскими рядами (художник Максим Обрезков). На сцене только две фисгармонии, похожие на школьные парты, и когда публику пускают в зал, школьник Ромео (Павел Акимкин), сидя за одной из них, валяет дурака, а начало спектакля, где отец Лоренцо (Александр Гусев) назидательно, с отчетливой артикуляцией, читает пролог по-английски, выглядит как урок. Это старт «языкового» сюжета, который продолжается в сюжете номер два -- социальном.

Расклад сил в спектакле повторяет тот, что был в «Вестсайдской истории», только с нашей спецификой. Семейство Монтекки -- белые (то есть в нашем понимании -- русские), тут все одеты в светлое, с меховыми воротниками и золотыми блестками, а сексапильная блондинка-мама (Алиса Эстрина) щеголяет в шортах и прозрачной накидке. Семейство Капулетти -- черные (то есть буквально в кучу все, кто с виду не похож на титульную нацию, кавказцы, азиаты -- всего, как говорят, пять национальностей). Они все в черном, с белыми лампасами, как на спортивных костюмах, женщины закутаны и в хиджабах, отец Капулетти (Марат Абдрахимов) -- в тюбетейке. Монтекки говорят по-русски, Капулетти -- главным образом нет, и русскоязычный зритель не понимает, говорят они на каком-то одном языке или все на разных. Языком общения между враждующими семействами во многих сценах становится английский, а в музыке мешаются сочинения европейских композиторов (в первую очередь Прокофьева с его «Ромео и Джульеттой») и условная юго-восточная этника.

Детали национальных особенностей режиссера не слишком интересуют: вот разве что разок мужчины Капулетти сядут в кружок на корточки что-то обсудить, как у нас делают азиаты, да, увидев на балу компанию Монтекки, переодевшихся во фривольных блондинок, Капулетти берутся за ними ухлестывать совершенно в кавказском духе. Дополнительную современную ноту вносит князь Веронский: в этой роли на экранах нескольких телевизоров, будто в новостных передачах, появляется Евгений Миронов. В первом своем явлении -- гладко зачесанный, в костюме, за столом, он похож на жесткого президента, обещающего телезрителям, что будет непримиримо бороться с криминалом. Во второй раз репортаж уже идет с улицы после убийства Меркуцио и Тибальта, и князь дает злое блицинтервью с места события перед тем, как сесть в машину.

Впрочем, все, что связано с национальным конфликтом, выглядит в большей степени декларацией, поскольку в сюжете развивается крайне непоследовательно. Почему-то отец Капулетти явно ухлестывает за синьорой Монтекки и даже, к изумлению зрителей, приглашает все вражеское семейство к себе на бал. Ромео, встретив мельком на улице Джульетту (Сэсэг Хапсасова), дразнит ее, растянув себе глаза: «Шаурма!», а девочка в ответ показывает ему недвусмысленный знак от локтя. Зато, увидев ее точно так же, мельком, на балу, Ромео уже пленен ее азиатской красотой, а она рвется целоваться. Что вдруг изменилось -- не понять. Честно говоря, все, что связано с психологическими мотивировками, да и вообще с самой шекспировской трагедией, выглядит в спектакле Панкова, с одной стороны, необъяснимо, а с другой -- крайне избыточно. Почему, к примеру, сеньор Монтекки дублирует множество любовных сцен своего сына Ромео, будто он и есть Ромео, первым восхищается Джульеттой, первым несется на совет к отцу Лоренцо? Почему Бенволио оказывается влюбленной в Ромео девушкой-пацаненком и зачем давно убитые Тибальт и Меркуцио к финалу снова выскакивают на сцену и заново начинают рассказывать о той роковой драке? Все эти бесконечные повторы, загадочные по смыслу и очень тормозящие действие (а оно даже после сокращений длится почти четыре часа), говорят об одном: для режиссера важнее звучание, чем смысл. И «Ромео и Джульетта» от этого много теряет.

Даже сама пара влюбленных, которых играют милые молодые актеры -- бывший «кудряш» Павел Акимкин и бурятская студентка из РАТИ Сэсэг Хапсасова, остается всего лишь частью звучащего и движущегося театрального варева Панкова. Одетый в джинсы и майку Акимкин -- такой же смешной и непосредственный мальчишка-симпатяга, как всегда, очень энергичный, музыкальный и моторный, но ничуть не любящий свою Джульетту. А Сэсэг Хапсасова, поначалу выглядящая как девчонка с хвостиками и в платье в горошек, как выясняется, скорее склонна к ролям бешеных ревущих героинь вроде Медеи, но даже в таком рисунке, где страстная Джульетта рычит, тормошит и зацеловывает своего маленького Ромео, живого чувства нет, она скорее формальна. Так что никакой трогательной любовной истории в «Ромео и Джульетте» не получается, как и нет здесь трагедии. Впрочем, про актеров говорить рано, они, возможно, еще вырастят свои роли. А пока лучше всего здесь активные и ритмичные музыкально-танцевальные части (хореограф Сергей Землянский) вроде бала у Капулетти или поединка Тибальта и Меркуцио под гром множества барабанов. Это уже точно всякий поймет.