65 лет назад, 13 января 1945 года, началась Восточно-Прусская операция советских войск -- самое кровопролитное сражение последнего полугодия Великой Отечественной войны. Советское наступление велось по двум направлениям: на Кенигсберг и в сторону Балтийского моря. Продвижение Красной армии в Восточной Пруссии шло медленно -- бои отличались большим упорством и ожесточением, ведь овладение этим регионом в прямом и переносном смысле открывало дорогу на Берлин. Немцы создали глубокоэшелонированную оборону, включавшую семь оборонительных рубежей и шесть укрепленных районов. Отразив попытки контрнаступления группы армий «Север», наши войска приступили к расчленению и ликвидации отрезанных в Восточной Пруссии немецких частей. Кровопролитные бои длились полтора месяца. Штурм Кенигсберга начался 6 апреля, и уже три дня спустя его защитники вывесили белый флаг. Потери Красной армии в Восточно-Прусской операции превысили 580 тыс. человек (из них 127 тыс. убитыми). Потери немцев составили около 600 тыс. человек (из них более 300 тыс. убитыми). По решению Потсдамской конференции, состоявшейся 17 июля -- 2 августа 1945 года, северная часть Восточной Пруссии с Кенигсбергом вошла в состав СССР. Началось освоение новой территории и вместе с ним -- борьба «за изгнание прусского духа».

«На дороге, ведущей к Берлину»

Отношение к Восточной Пруссии сформировалось еще во время войны -- это была первая германская область, куда вступили советские войска. Потому и концентрация ненависти к этой земле по понятным причинам была максимальной. Это вполне объяснимое чувство советских солдат подогревалось еще и пропагандой, призывавшей к сведению счетов с ненавистным противником. Статьи во фронтовых газетах окрашивали в коричневый цвет все -- от древней готической архитектуры до литературной классики. Общий тон, как и положено, был задан большой статьей в «Правде», посвященной пересечению нашими войсками германской границы и рассказывающей о первом увиденном ими немецком городе:

«Эйдкунен -- двуликий город. С одной стороны, это типичный город лавочников, банков, с прусским чиновничеством, со скучным педантичным мещанством, символом которого является огромная пивная кружка. С другой стороны, это город пограничный, крайний город Пруссии -- город лазутчиков, контрабандистов, жандармов, город шпионов и воров. Здесь в грязных пивнушках шушукались шпионы за час до перехода границы. Здесь в маленьких полутемных ресторанах диверсанты договаривались о поджогах и взрывах. Здесь прусские офицеры, жирные, налитые пивом, шлялись по городу как символ власти... Первые военные эшелоны «нах Остен» двинулись отсюда».

И пусть о тихом провинциальном Эйдкунене (ныне это поселок городского типа Чернышевское на российско-литовской границе), о его уютных ресторанчиках и чистеньких зеленых улочках когда-то с симпатией писали Достоевский, Чехов и Маяковский. В окопной публицистике не было места литературным рефлексиям: заканчивалась чудовищная по жестокости и изнурительности война, и фронтовая пресса с полным основанием призывала добить врага, обрушить на него заслуженное возмездие. Вот что писали в период решающих боев за Кенигсберг «Известия»:

«Приятно видеть мертвого пруссака на его собственной земле, за Тильзитом... невдалеке от Кенигсберга, на дороге, ведущей к Берлину. Война вернулась на землю, ее породившую. И на западе -- багровый край небес, огненная линия нашего наступления. Туда уходит война. На сердце у нас -- черное воскресенье 1941 года, пылающий Минск, кровь детей на дорожной пыли. Немецкие бомбы над толпами беженцев. Теперь мы загнали порожденную немцами войну в их же собственное логово... Пусть пламя возмездия гложет его, -- мы помним о Минске, Киеве, о Смоленске, о Вязьме...»

Печатавшаяся в нескольких номерах апрельской «Правды» 1945 года статья «Падение Кенигсберга», когда город уже заняли наши войска, стала первой публикацией, в которой была затронута история Восточной Пруссии. Краткая и безапелляционная характеристика главной советской газеты стала своего рода официальной установкой в отношении к этой германской провинции, значительная часть которой должна была после Победы отойти к СССР (предварительные договоренности об этом были достигнуты на Ялтинской конференции союзников 4--11 февраля 1945 года):

«Кенигсберг -- это история преступлений Германии. Всю свою многовековую жизнь он жил разбоем, другая жизнь ему была неведома. Молчаливы и мрачны здесь дворцы...» И пусть история с петровских времен связала тесными культурными и политическими связями Россию и Пруссию, пусть прусская военная модель казалась иным российским самодержцам и полководцам недосягаемым образцом, а прусские принцессы вполне комфортно чувствовали себя на русском престоле, пусть на этой земле произошло одно из важнейших событий отечественной истории -- подписание Тильзитского мира... В 1945-м, разумеется, было не до столь далеких воспоминаний, перечеркнутых войной.

"Коммунисты первыми должны быть"

«Указ Президиума Верховного Совета СССР.

Образовать Кенигсбергскую область на территории города Кенигсберга и прилегающих к нему районов с центром в городе Кенигсберге. Включить Кенигсбергскую область в состав Российской Советской Федеративной Социалистической Республики.

Москва, Кремль, 7 апреля 1946 года».

Три месяца спустя город и, соответственно, область были переименованы и по сию пору носят имя одного и самых беспомощных и безликих советских руководителей сталинского времени -- Михаила Калинина. А 9 июля 1946 года Сталин подписал постановление Совмина о массовом заселении нового края советскими людьми. С августа по октябрь 1946 года в область на добровольных началах переселилось 12 тыс. семей из центральных районов России, Белоруссии и Украины.

Кем были эти «советские люди», приехавшие почти 65 лет назад осваивать эту территорию? Что заставило их покинуть родные места? Кто и как встречал их? Как они адаптировались на прусской земле, в одночасье ставшей русской? Как складывались их отношения с оставшимся местным немецким населением? Все эти темы были абсолютно запретными на протяжении всего советского времени. Лишь последние полтора десятилетия сформировалось и успешно развивается историческое краеведение второй половины ХХ века. Преподаватели и студенты Калининградского государственного университета им. Канта (имя великого философа, жившего и похороненного в Кенигсберге, вуз стал носить всего несколько лет назад) провели целую серию исследований «калининградского социума», формировавшегося искусственно и очень быстро, изучили множество наконец-то рассекреченных документов в федеральных и местных архивах, записали тысячи интервью с советскими поселенцами. (Университет ежегодно проводит и международный семинар «Между Вислой и Неманом: перекресток культур». Последний, в котором приняли участие историки из Петербурга, Калининграда, Варшавы, Кракова, и Фрайбурга, проходил в конце прошлого года при участии постоянного представителя Польской академии наук при РАН и был посвящен истокам Второй мировой войны.) Проведенные исследования рассказали о том, как происходило не освоение даже, а обрусение древней земли, щедро политой кровью советских солдат, освобождавших ее от фашизма.

Заселение земель происходило в добровольно-принудительном порядке. Например, военным предлагали остаться после демобилизации и перевезти семьи. Причем особый упор делался на политруков. Желающих оказалось немного. Из характерных воспоминаний: «Политотдел нашего полка начал приглашать коммунистов, которые демобилизуются. И стал им разъяснять: «Дорогие товарищи, вы вот здесь воевали, надо осваивать новую землю...» А мы, коммунисты, тоже люди! Я вон сколько дома не был. Я ж саратовский. Зачем мне эта Восточная Пруссия? А они: «Коммунисты первыми должны быть». Тут я призадумался».

Некоторые ехали по комсомольским или партийным путевкам, нередко искренне горя идейным задором советизировать новую область. Другие -- по распределению учебных заведений. Многим, вихрем войны выброшенным из родных мест, в буквальном смысле предстояло возвращаться к родным пепелищам. «Мы после освобождения ехали домой через Восточную Пруссию. В распределительном лагере к нам подошел какой-то человек и сказал: «Девушки, вербуйтесь сюда». Возвращаться домой, на Смоленщину, значило жить в блиндажах, в разрухе. Вот я и осталась, семьи у меня все равно не было» -- это воспоминания жительницы Смоленска, угнанной в Германию в 1942 году и приехавшей в Калининград летом 1945-го в надежде на лучшую жизнь. Вновь прибывшим были обещаны подъемные, кров и даже скот. Так что переезд и правительственные льготы казались заманчивыми. Из воспоминаний переселенки из Кировской области: «Поголодали в войну. Дочь схоронила. Хотели хоть оставшихся детей спасти. На карточки сыт не будешь». Еще воспоминания: «Моя жена переговорила со знакомым чекистом. Тот сказал, что там город, как наш Ленинград, хоть он и разбит, но жить будет где, что людей там наших, русских будет много, вербовка идет по всей стране».

И вот, с востока на запад потянулись длинные эшелоны вагонов-теплушек -- вдоль стен нары, в середине вагона -- печка-буржуйка. Об условиях переезда люди вспоминают неохотно: «Ехали трудно. Вагоны были битком набиты. Духота, теснота. В смысле удобств для детей стояли ведра, а для взрослых не было ничего».

Разумеется, органы госбезопасности тщательно контролировали всю кампанию по заселению Калининградской области. Они внимательно следили за настроениями переселенцев, отправляя сводки в Москву:

«Настроение всех переселенцев здоровое. Так, председатель колхоза деревни Ланшино Серпуховского района Московской области Карасева заявила: «Я благодарю партию и советское правительство за оказанную мне честь нести советскую жизнь в Калининград».

Но и о «нездоровых настроениях» тоже немедленно докладывали:

«Выявлено, что гр. Карпухин... демобилизованный из Красной армии, проводил антисоветскую агитацию, направленную на срыв переселения. Заявлял, что в Калининградской области нет построек, жить придется в землянках, область голодная... Карпухин арестован».

"Исконно славянские земли"

Война закончилась, а «окопные» установки на вражду и «разрушение до основания» прусского наследия не только не исчезли, но продолжали культивироваться и расцвечиваться новыми красками. Они постоянно звучали в речах официальных лиц, в радиопередачах, на уроках истории, мелькали на страницах газет. Агитпроп работал не ослабевая. «Все, что внедрялось каннибалами фашизма, рухнуло, кануло в вечность, -- вещало областное радио, приветствуя переселенцев. -- Сюда пришли советские люди -- подлинные хозяева...чтобы на развалинах черного прошлого строить новую жизнь своим собственным трудом на новых социалистических началах».

«Родственники ругали нас -- зачем родину покидаете?.. На каждой станции к нам люди подходили, спрашивали: «Как с немцами жить будете?..» Не думали долго здесь жить -- домой хотели вернуться в Россию... Не знали мы, что там да как, понимали, что все там фашистское, чужое» -- с таким эмоциональным настроем приезжали в Кенигсберг отнюдь не единицы. Власти, осознав, что ненависть -- плохой фундамент для созидания, решили несколько изменить тактику: требовалось переломить превалирующее у переселенцев ощущение, что они живут не на родине, а на враждебной чужбине.

На службу агитпропу была поставлена и историческая наука. В «просветительской» работе требовалось исходить из тезиса Сталина, прозвучавшего на Тегеранской конференции 1 декабря 1943 года: «Русские не имеют незамерзающих портов на Балтийском море, поэтому русским нужны... незамерзающие порты Кенигсберг и Мемель и соответствующая часть Восточной Пруссии. Тем более что исторически это исконно славянские земли». Уже в июле 1945 года в Восточную Пруссию была командирована группа специалистов Главного архивного управления (находившегося тогда в подчинении органов госбезопасности) для обследования уцелевших архивных собраний и выявления среди них «ценных документов по истории СССР». Год спустя в Калининградскую область приехали сотрудники Института истории материальной культуры Академии наук СССР для поиска и предоставления «неопровержимых доказательств принадлежности этих земель славянам». Надо отдать должное специалистам -- в докладе о проведенных исследованиях они смогли найти формулировки, позволившие им остаться честными:

«Находки показывают, что на территории Калининградской области была создана своеобразная и достаточно высокая культура в III--V веках нашей эры, развитие которой находилось в тесном общении со славянским миром». Пресса нашла тезис о «тесном общении со славянским миром» идеологически недостаточным и перевела его на свой язык, характерным примером которого является передовица в «Калининградской правде»:

«Обнаруженные при раскопках предметы уличают немецких ученых в фальсификации истории, наголову разбивают их лженаучные утверждения о том, что якобы древним населением территории Восточной Пруссии были не славяне, а готы».

В дальнейшем этот тезис был и вовсе упрощен. Например, в калининградских радиопередачах цикла «В помощь агитатору» 1947 года прозвучала ошеломляющая по «научности» формулировка: «В седую старину на этих землях жили предки советского народа».

Архитектурный геноцид

Кенигсберг в августе 1944 года подвергся варварской бомбардировке британской авиации. Он стал первым немецким городом, на котором была опробована новая тактика массового уничтожения -- массированные бомбардировки. Зажигательные бомбы, сброшенные на город, спровоцировали пожары, пожиравшие все живое. Люди, выбравшиеся из горящих домов и подвалов, оказывались в уличном огне. Выгорали целые районы. В результате бомбардировок было уничтожено более 40% зданий, причем почти все они находились в историческом центре, застроенном в ХIV--ХIХ веках. Англичане заявили тогда, что не ставили целью их разрушение -- они собирались таким образом «деморализовать население». Большинство жизненно важных для Третьего рейха военно-промышленных объектов и мощных фортификационных сооружений на подступах к Кенигсбергу, которые десять месяцев спустя с таким трудом штурмовали советские войска, осталось цело и невредимо. Штурм также оставил на городе разрушительный след. Так что сохранилось здесь к 1945 году очень немного. После 1945-го -- почти ничего, поскольку в целях искоренения «прусского духа» настойчиво и жестко уничтожалась материальная память. Планомерно разрушались старинные здания -- даже не тронутые войной особняки и виллы на городской периферии и в городках-сателлитах разбирались по кирпичику и вывозились «для восстановления разрушенных советских городов». Не трогали в основном лишь те, что были заселены военными, оставшимися в городе сразу после окончания войны, и первыми переселенцами. (Эти дома, естественно, стали густонаселенными коммуналками.) Но это в самом Кенигсберге--Калининграде. А на периферии области разрушение происходило (и происходит), так сказать, естественным путем. До сих пор по всему региону встречаются пришедшие в полное запустение средневековые кирхи (в лучшем случае в советское время эксплуатировавшиеся как спортзалы или сельские клубы, а с 90-х годов захиревшие окончательно) и замки эпохи Гогенцоллернов, внутри руин которых выросли деревья и кустарники. Одному такому замку, в Гвардейске (Тапиау), правда, относительно повезло -- там теперь тюрьма. (Есть в Гвардейске и еще одна достопримечательность -- розовый изящный домик, где Твардовский дописывал «Василия Теркина».) Немногие здания уцелели потому, что были необходимы для партийных, административных и военных органов. (Не обошлось, правда, и без курьезных «сближений»: например, в кенигсбергской штаб-квартире гитлерюгенда после войны разместился обком комсомола, а в бывшем прусском полицай-президиуме -- областные органы госбезопасности.) Не пощадили даже уникальный Кенигсбергский замок -- «цитадель мрачного пруссачества». На его месте теперь возвышается гигантский недострой времен заката развитого социализма -- скелет здания Дома Советов. (Нынче городское руководство пытается подсчитать: что дороже -- разрушить наконец это уродство в историческом центре или реанимировать проект и построить-таки современный Дворец конгрессов.)

«Геноцид» по отношению к прусской архитектуре имел целью не только уничтожить ненавистную, враждебную цивилизацию, но и лишить переселенцев возможности сравнения уровня жизни. «Когда подъезжали к городу, поразили дома с черепичной крышей. Сразу ощущалось, что здесь жили совсем другие люди. Очень красиво. Аккуратные каменные или кирпичные деревенские домики, везде асфальт, дороги деревьями обсажены», -- типичное воспоминание приехавших из российской глубинки в Калининградскую область. Кстати, теперь самое дорогое жилье в этом регионе -- те самые, чудом сохранившиеся довоенные деревенские домики и загородные виллы. Активно скупаемые успешными бизнесменами, они приводятся в первозданный вид и выглядят порой не хуже, скажем, баварских или саксонских. (Коренное отличие -- невозможные и ненужные в Германии высоченные глухие заборы.) Образцом стремления жизни по немецкому «образу и подобию» сегодня является Светлогорск, бывший Раушен, знаменитый с начала ХIХ века курорт на берегу Балтийского моря. Ему повезло: во время войны он не был разрушен, и его изумительный по изысканности и разнообразию архитектурный ансамбль -- от готики до модерна -- в сочетании с великолепным холмистым ландшафтом и отличными дорогами сохранился. После войны его не стали трогать, сразу превратив городок в республиканскую закрытую партийно-правительственную здравницу. Теперь же хорошо отреставрированные виллы, утопающие в садах, просматривающихся за суровыми заборами, как сообщает путеводитель, «принадлежат частным лицам». Процветают и разнообразные санатории, цены на пребывание в которых уже обогнали стоимость, скажем, аналогичного отдыха где-нибудь в Альпах. Теперь в Светлогорске много состоятельных соотечественников и немало гостей из Евросоюза.

65 лет назад не то что иностранцам -- местным жителям было практически запрещено свободное передвижение по Калининградской области. На основании постановления Совмина СССР от 29 июня 1946 года «О запретной пограничной зоне и береговой пограничной полосе» был издан «совершенно секретный» приказ, предписывающий « в целях улучшения охраны границы в запретную пограничную зону включить всю Калининградскую область». Въезд в область и проживание в ней разрешалось только при наличии пропусков, выданных компетентными органами. Для перемещения по ее территории не достаточно было местной прописки, нужен был еще «особый штамп на паспортах». Характерно, что местные власти не только приветствовали эти меры, но и стремились их ужесточить. Так, руководство Калининградского обкома 15 августа 1947 года «от имени трудящихся» обратилось в ЦК партии с призывом «сделать Калининградскую область крепостью Советского Союза на Западе» и, следовательно, ужесточить контрольно-пропускной режим во избежание проникновения на ее территорию «нежелательного элемента». В октябре 1947-го бдительное партийное руководство региона не успокоилось на достигнутом и обратилось к министру госбезопасности Виктору Абакумову с просьбой дополнительно организовать «контрольно-пропускные пункты на пограничных станциях Эйдкунен и Советск (Тильзит)». Пикантность этому обращению придавал тот факт, что оба указанных в нем города граничили исключительно с советской в то время Литвой.

"Шнель нихт гут"

Были для властей и некоторые неожиданности. Русские переселенцы, в том числе пережившие фашистскую оккупацию, начинали контактировать с местными жителями. Немецкое население города состояло в мае 1945-го почти исключительно из женщин, стариков и детей. Всего в Кенигсберге к концу войны (несмотря на несколько волн беженцев в 1944--1945 годах) оставалось около 80 тыс. человек немецкого населения, в области -- еще примерно 50 тысяч.

«Детей особенно жалко было, они ж не виноваты... К нам приходила соседка-немка, мы угощали ее блинами. А мы к ней ходили на кофе, не настоящий конечно, ячменный, но мы такой не умели варить... Немцы часто говорили: «Это Гитлер загнал нас в подвалы». В День Победы некоторые даже праздновали с нами... В клубе собиралась немецкая молодежь. Они принимали нас дружелюбно... И мы их хорошо», -- вспоминают советские переселенцы. Подозрительность и отчуждение проходили достаточно быстро, тем более что повседневность просто вынуждала к общению. Наших женщин изумляло поведение немок:

«Из подвала вылезет, а причесана, в фартуке, и сразу асфальт перед дверью мыть. Дети, у кого матери остались, худые, бледные, боятся всего, а чистенькие -- чулочки заштопанные, воротнички пришиты. А матери, бывало, все просят, чтобы мы им дали подработать -- за картофельную шелуху, за горсть зерна -- дети-то у них с голоду пухли. Но ничего даром не хотели брать».

А вот один из многих эпизодов совместной трудовой деятельности:

«Они работали не как мы по принципу «давай-давай». Они работали медленно, но так, что любо было смотреть. У нас на заводе в одном из корпусов ремонтировались машины ЗИС-5. Работали там немцы и наши. Мастера были русские. Приходит как- то раз мастер... и говорит немцу, ремонтировавшему машину: «Камрад! Шнель! Давай-давай!» Немец терпел-терпел, потом подходит к мастеру и говорит: «Шнель нихт гут!» И объяснил, что после работы русских камрадов по принципу «шнель-шнель» отремонтированные ими машины, чтобы завести, приходилось таскать на буксире, а после работы немецких камрадов можно было сесть и ехать. Немец если уж начал работать, по пустякам останавливаться не станет. У него строго по минутам, когда работать, когда отдыхать».

Были, конечно, и драматические эксцессы -- нападения советских переселенцев на немецких жителей, и стычки с фашиствующей молодежью, и уличные перебранки. Но это не влияло на в целом вполне благополучную картину. (Скажем, в соседней Литве, где вовсю орудовали «лесные братья», ситуация была куда напряженнее.) И все же на фоне нарастания борьбы с космополитизмом и «низкопоклонством перед Западом» судьба восточно-прусских немцев была предрешена. Возникшая сразу после войны и вполне реалистичная идея вовлечения местного населения в советскую жизнь угасла. И немецкое население в приказном порядке было репатриировано в Германию в 1948--1949 годах. По воспоминаниям, очень многие не хотели уезжать, но советского гражданства немцам не давали. У некоторых к тому времени появились смешанные семьи, родились дети. Семьи разлучались насильно. Среди тысяч опрошенных калининградскими историками бывших переселенцев лишь единицы считают депортацию немцев правильным шагом властей.

Янтарный миф

Есть в военной истории Кенигсберга один сюжет, до сих пор не дающий покоя историкам, журналистам и просто фантазерам, -- Янтарная комната. Именно из Кенигсберга в ХVIII веке приехали в Петербург панно из «солнечного камня», ставшие основой «восьмого чуда света», -- это был подарок Фридриха Прусского Петру Первому. Здесь же, но уже в ХХ столетии, ее след затерялся. В первые дни Великой Отечественной войны из Екатерининского дворца Царского Села началась эвакуация музейных ценностей. Янтарную комнату из-за хрупкости было решено не вывозить, как другие музейные экспонаты, в глубь страны, а произвести ее консервацию на месте. Панно оклеили сначала бумагой, затем марлей и ватой. Вместе с немецкими частями, ворвавшимися в Царское Село, прибыли специалисты из команды "Кунсткомиссион", занимавшиеся вывозом культурных ценностей. Оккупанты демонтировали и отправили панно в Кенигсберг. Город был выбран, конечно, не случайно: нацисты считали, что созданная прусскими мастерами из прусского же янтаря комната должна вернуться домой. (Любопытно, но, по некоторым еще довоенным свидетельствам, эта идея ранее посетила товарища Сталина. После подписания пакта Молотова--Риббентропа он одно время намеревался подарить Янтарный кабинет Гитлеру.) В 1942 году Янтарная комната была выставлена в Кенигсбергском замке. В дарственной книге Кенигсбергского музея под номером 200 было записано, что комната подарена музею Германским государственным управлением дворцов и садов. Специалисты Царского Села располагают 89 трофейными фотографиями, сделанными немцами в Кенигсберге на той выставке. На них видно, что панели изуродованы: еще когда Янтарный кабинет находился в Екатерининском дворце, солдаты вермахта скалывали янтарные украшения "на сувениры". Хрупкий камень был сильно поврежден и при транспортировке в Кенигсберг. При отступлении фашистов панно снова были разобраны и не позднее 6 апреля 1945 года вывезены в неизвестном направлении.

Уже в мае 1945 года из Москвы в Кенигсберг приехала правительственная комиссия, начавшая поиски Янтарного кабинета. Директор Кенигсбергского музея Альфред Роде сообщил ее членам, что все панно сгорели. Роде умер в декабре 1945 года. А весной 1946-го приехавшие в Калининград ленинградские музейщики повторно обследовали место предполагаемой гибели Янтарной комнаты. В слое гари попадались обгоревшие остатки флорентийских мозаик. И только. Ленинградские искусствоведы доказали: даже после мощнейшего пожара на пепелище должны были остаться куски оплавившегося янтаря, бронзовые детали убранства, тугоплавкое стекло, осколки зеркал. Но не было найдено даже химических следов всего этого.

Искали легендарный кабинет и за рубежом. Драматической историей увлеклись Жорж Сименон, барон Фальц-Фейн, Юлиан Семенов. И хотя Янтарная комната во всем своем великолепии воссоздана в 2003 году и является главной достопримечательностью Царского Села, судьба исчезнувшего «восьмого чуда света» будоражит воображение вот уже седьмой десяток лет.

***

Новое «окно в Европу», появившееся в нашей стране в 1945 году, наконец-то получило возможность без агрессивного нигилизма относиться к своему довоенному прошлому. Молодежь, называющая свой город Кенигом, гораздо чаще бывает в Евросоюзе, нежели в других регионах своей страны. Отделение регионоведения сегодня одно из самых престижных на историческом факультете университета им. Канта. Прошлое здесь изучают с целью привлечения инвестиций и туристов, хотя модная еще лет десять назад программа ностальгического туризма заглохла, не принеся результатов, немцы, как показывают соцопросы, в большинстве давно перестали считать эту землю своей, а меньшинство не хочет будоражить наболевшее. А вот поток гостей из Польши, Чехии и Литвы увеличивается, укрепляются и связи мелкого бизнеса. В Калининграде уже не обсуждают всерьез идею возвращения городу исторического имени, но с удовольствием восстанавливают архитектурные островки довоенной Пруссии. Его жители в разговоре с приезжими из Петербурга или Москвы говорят: «У вас в России». Город с 750-летней историей сегодня снова находится в трудном процессе самоидентификации. У нас в России.