«Не реформаторская» опера Моцарта «Идоменей», написанная в строгом жанре итальянской оперы-seria, с живописным сюжетом, гибкими речитативами, волнующими хорами, витиеватыми ариями и ансамблями, с ясно ощущаемой в стилистике барочностью и при этом представляющая собой лаконичную, изящную и легкую конструкцию, в Москве еще не шла. В Европе «Идоменей» любим, в России моду на него подхватил передовой Гергиев, год назад дирижировавший премьерой в Мариинке.

Театрально «Идоменей» обильно интригует, но сама возможность постановки упирается в необходимость моцартовского вокального мастерства, которого в Москве практически не найти, по крайней мере в штатах оперных театров.

Так что появление «Идоменея» на концертной сцене в рамках успешного филармонического абонемента «Оперные шедевры» заранее получило статус события, едва ли не прорыва. По уже отточенным лекалам на сцене ансамбль европейских солистов, московские музыканты и дирижер. Оркестр Musica Viva и Александр Рудин -- одни из немногих, кто здесь и сейчас может делать заковыристую работу по интерпретации музыки XVIII века с позиций современного опыта. Также на сцене еще не так давно дебютировавший хор Musica Viva, настолько же редкостно в здешних местах корректный, насколько вызвавший больше вопросов, чем другие участники проекта. Роль хора в «Идоменее» принципиальна, разнообразна и живописна, но в этом исполнении хору не доставало нюансов, красок, отточенности и, скажем, уверенности (того, что делает партию, как говорят, «впетой»).

Вообще для большинства музыкантов этого вечера музыка «Идоменея» была новой. Из всех солистов один Крешимир Шпитцер (Идоменей) уже пел свою партию в живом спектакле в Торонто. Этот опыт, а не только яркий, богатый голос, тонкость и гибкость в речитативах и темпераментный напор в кантилене отличал свободного в партии Шпитцера от коллег. Особенно от английской меццо Сары Кэстл в партии Идаманта, сына Идоменея, которая демонстрировала красивый темный тембр и вокальную культуру слишком уж сдержанно, не поднимая глаз от нот, и в целом была, вероятно, не в лучшей форме.

Лирическая героиня Илия в исполнении датчанки Генриетты Бонде-Хансен звучала заметно ярче Идаманта, но предлагала между тем не столько горячее обаяние, сколько совершенство и благородство мягких холодных оттенков.

Последняя из главных ролей -- Электра в интерпретации Инги Кална (латышской сопрано с европейским опытом) -- пылкостью своего вокального образа как будто составляла пару Идоменею--Шпитцеру. И вместе они эффектно контрастировали со сдержанным аристократизмом главных иностранок.

Удивительно, как при всей разности темпераментов и подходов вместе они составили по-настоящему стройный ансамбль, тщательно и умно сбалансированный внутри себя и с оркестром. Рудин внешне легко и спокойно придавал общему звучанию ясность, разнообразную плотность и живость. И хотя не все до единой детали были без потерь донесены до слушателя, а подвижные темпы удачно лепили упругую форму, но, к сожалению, прятали тонкости (так что в некоторых эпизодах Моцарт звучал несколько более общо, чем можно было ждать), знакомство с партитурой оказалось стилистически внятным, содержательным и эмоциональным. А это много.