|
|
N°213, 19 ноября 2009 |
|
ИД "Время" |
|
|
|
|
Птицы, звери и пожар
В Мюнхенском балете заставили двигаться зрителей
Балет состоит из двух частей: на одной -- обычное время начала спектакля, ряд и номер кресла, на другой -- время сбора группы. Приходить взглянуть на «Перелетных птиц», сочиненных Иржи Килианом для баварского балета, надо примерно за полтора часа до привычного театрального времени -- «примерно» из-за того, что весь народ, что потом окажется в четырехъярусном театре, делится на небольшие группы, и время сбора у всех разное. Но вот группа -- человек сорок -- собралась, и строгий молодой человек открывает дверь в театральные подвалы.
Мы идем гуськом по узким темным коридорам, поднимаемся и спускаемся по железным лестницам, проходим большие хранилища декораций. И в самых неожиданных местах -- за трубами, в слабо освещенных закутках, под решетками, что покрывают пол, видим... уфф, как же их назвать?
Ну технически -- это статисты театра, миманс. А по впечатлению... странные существа с птичьими и звериными повадками, диковатые, нарциссичные, шарахающиеся от проходящих людей или вовсе не замечающие их. Фантастические костюмы Йошики Хишинума превратили артистов в дивных духов света и тьмы, обросших шерстью ангелов и облепленных птичьими чучелками демонов. За каждым поворотом -- новая фигурка: вот мелкий снежный человек тянет невидимое за белой пухлой растительностью лицо к засмотревшемуся на него (нее) прохожему, вот из громады деревянных рам вдруг, как из дупла, выглядывает девушка и прячется обратно в птичьей панике. Пестрый молодой человек возлежит на гигантском яйце и кокетливо тянет стопу, будто расправляет крыло; из черного лиственного занавеса, возникшего в одном из углов коридора, вдруг выбирается чья-то кисть руки и снова задумчиво исчезает... В наибольший восторг это все, конечно, приводит детей, но и взрослые включаются в этот медленный ритм, в это медитативное путешествие по странным мирам, что совсем рядом.
Все так же гуськом зрители поднимаются по очередной лестнице и вдруг оказываются на сцене, в центре ее. Занавес поднят, и ты стоишь, глядя на мягко посверкивающие в полутьме ярусы, будто это тебе сейчас выступать. В зале публика -- те группы, что прошли раньше твоей, и смотрят они на тебя... то есть так в первый момент кажется, потом понимаешь, что на заднике идет документальный фильм о балетной репетиции. Ты спускаешься вниз, в оркестровую яму; из нее лесенка наверх, теперь можно присоединиться к уже сидящим. Первая часть спектакля окончена -- зритель уже посмотрел на обитающих в театре птиц и сам побывал «перелетной птицей»; почувствовал себя на сцене и в оркестровой яме; удивительный, редкий подарок Килиана театральным людям.
Через час начинается вторая часть -- чуть более привычная для театра: все все-таки сидят на своих местах. Но необычности не кончаются: балет включает в себя кино. То есть не совсем так: спектакль на равных использует движение на сцене и на экране. Да, танцующий народ уже лет двадцать использует видео как материал для построения спектаклей, но до Килиана еще никому не удавалось так органично соединить то и другое. Видео всегда дает эффект ужесточения, техника убирает телесное тепло, что, возможно, и любопытно, но все же опасно для танцев. А в «Перелетных птицах» экран не вызывает раздражения, настолько точно выстроен диалог между сценой и экраном.
Пять танцевальных фрагментов, четыре видеофрагмента меж них. На экране по морскому побережью бродит девочка и бегает женщина, которой хорошо за сорок. Это один и тот же человек: просто однажды девочка отводит руки от лица, а лицо уже взрослое. Девочка находит в прибрежном песке оперный театр -- вот ту самую Баварскую оперу, точную копию, только маленькую, ей по коленки, а женщина на том же самом пляже видит этот театр в натуральную величину.
Понятно, о чем это все, да? О найденном призвании, обнаруженной в песке судьбе. О куда-то девшихся годах, о странности актерской жизни. Построенная в начале XIX века чинная Баварская опера, с ее напоминающими о Большом театре восемью колоннами, вдруг оказывается посреди пустынного побережья. Парадные ступени занесены песком, по всем зрителям знакомому фойе гуляет ветер, этот же песок перемещая. И по этому фойе вдоль зеркал идет женщина -- актриса (в фильме снималась жена хореографа Сабина Купферберг, много работавшая в его труппе в Гааге) и всматривается во время, обнаруживая в зеркалах, естественно, когдатошнюю девочку. Медитативные видеофрагменты сменяются буйным темпом танцев на сцене. Это потом господа актеры будут задавать себе вопрос, как прошла жизнь, сейчас они эту жизнь осуществляют. Пролетающие сцену стремительные дуэты, строго рассчитанная сутолока больших ансамблей. Цитаты Килиана из самого себя (когда придумаешь хорошую вещь, грех не повторить) -- шествие шеренги танцовщиков из левой кулисы в правую и обратно с отлично созданным эффектом гигантской волны -- ткань, что лежит под ногами у артистов, поддуваемая ветром, и стоит перед ними волной цунами, раза в два выше голов; уверенно наступающие на нее стопы стихию утихомиривают, будто все они идут по воде. Килиан вообще увлеченно работает с тканями и рад тем возможностям, что современные ткани ему дают, в частности, для изменения облика человека: в одной из сцен герои выходят с огромными надувающимися мешками-крыльями за спиной, артисты кажутся серединками гигантских пионов, почему-то самостоятельно передвигающихся по сцене. А еще в одной надувшиеся подушки превращаются в воздушных змеев: постановщик играет с пропорциями на сцене и (рядом с гимном гордыне, только что утихомиривавшей стихию) напоминает о незначительном размере человека на фоне неба. «Перелетные птицы» -- повесть о любви к театру и повесть просто о любви. В финале ни в чем не похожие друг на друга, но друг другу предназначенные мужчина и женщина оказываются рядом, а Баварская опера (оказавшийся уже на сцене, а не на экране макет) горит диким пламенем -- из-под крыши вырывается двухметровый столб огня. Пламя разгорается, на ярусы театра, настоящего театра, того, в котором мы сидим, идет проекция огня, мы все как будто в центре пожара. Замечательный балетмейстер утверждает, что жизнь важнее искусства, но устраивающие гигантскую, стадионную овацию мюнхенские жители позволяют себе ему не поверить.
Анна ГОРДЕЕВА