Финский режиссер Кристиан Смедс, чью «Чайку» привез «Сезон Станиславского», -- последние несколько лет завсегдатай российских театральных фестивалей. Гостей фестиваля «Балтийский дом» вывозили на его постановки в Хельсинки, а на NET показывали его католический мюзикл и авторскую версию «Преступления и наказания» -- все четыре главные роли исполняла в ней литовская актриса Алдона Бендарюте. Склонность к дописыванию классики проявилась у Смедса еще тогда -- он не то чтобы спорит с каноническим текстом, но придает ему такой вид, как будто тот был написан только вчера, в крайнем случае позавчера. В «Чайке», например, обличая старый театр, Треплев кивает на зал: мужчин, мол, в театр притаскивают жены, оторвав от телевизора и пива; в антракте пары пойдут смотреть на портреты актеров -- выискивать знакомые лица. В малом зале Театра Луны в этот момент раздались смешки: Чехов в вольном пересказе Смедса в очередной раз попал в точку.

В эстонском театре Von Krahl, заказавшем финскому режиссеру семейный спектакль (труппа пронизана семейными связями), Смедс предложил поработать над «Чайкой» -- идеальной пьесой о конфликте отцов и детей и проблемах творчества. «Чайка» оказалась идеальной пьесой вообще -- получился не только Чехов, но еще и Шекспир, а кроме них все на свете: пародия на «Звездные войны» (Аркадина со светящимся мечом гоняется за Ниной в балетной пачке), сцена в духе русского психологического театра (Сорин и Аркадина чаевничают за белым столиком), нарочитая провокационность (убитая чайка -- куски свежего мяса в целлофановом пакете Welcome to Estonia, которые позже будут размазывать по лицу Нина, Тригорин и Треплев). С не меньшим воодушевлением режиссер поработал с актерами.

Седоволосый длинновязый мужчина в очках, черном платье до пят и с кокетливой улыбкой -- это Аркадина. Добродушная, мельтешащая перед глазами и переживающая за других пышка -- Сорин. Взлохмаченный парень в кожаной куртке, похожий на представителя техслужбы какой-нибудь рокерской группы, а то и на ее солиста, -- работник Яков. Треплев -- харизматично сверкающий глазами в зал актер Юхан Ульфсак в кедах. О том, что он актер Ульфсак, живущий в Таллине, он сообщает в самом начале, после того, как задается вопросом «Кто я?». Еще он сын Лембита Ульфсака, играющего здесь, словно в шекспировском театре, где женские роли исполняли мужчины, его мать, Аркадину. Шекспировское -- это ведь что-то очень древнее, старые формы, старые правила, старые актрисы -- ну как Аркадина. Она достает из-под помоста ящик с косметикой и передает сыну -- тот красится, пытаясь из актера войти в образ писателя и уже наконец начать играть хоть какую-нибудь роль. Нина, выйдя на сцену, оглядывает зал и неуверенно спрашивает Треплева: «Мы здесь одни?» «Одни», -- обводит он рукой присутствующих и улыбается. Нина и Треплев прекрасно все понимают.

Смедс поставил очень тонкий и рефлексивный спектакль о природе игры и театра: театр имеет начало, но он не имеет конца. Театр затягивает и уже не отпускает. Хмурый Медведенко в бесцветном костюме, все действие старательно смешивающийся со зрителями и требующий пьесы про простых людей, в финале предлагает досмотреть до конца спектакль, частью которого является он сам, и садится в зал. Когда свет гаснет и раздаются первые аплодисменты, он стреляется. Вопрос «Кто я?», которым задался и он, -- один из самых безнадежных вопросов и на сцене, и за ее пределами. Я Аркадина, я актер елизаветинского театра, играющий Аркадину, я мать Треплева, являющаяся заодно его отцом, я чайка?