Самые нетерпеливые московские театралы, съездившие месяц назад на фестиваль «Балтийский дом», уже успели увидеть премьеры двух главных литовских постановщиков -- «Идиота» Някрошюса и «Гамлета» Коршуноваса. Тем, кто ждал в Москве, пришлось трудно: два одновременно идущих в столице фестиваля привезли литовцев в одно время и устроили их показ в один день. Но поскольку фестиваль NET привез «Гамлета» всего на одно представление, театральная публика в первую очередь пошла на Коршуноваса и отложила Някрошюса, которого «Сезон Станиславского» запланировал сыграть трижды.

Главный концептуальный и постановочный ход Коршуноваса кружит вокруг актерского гримировального столика на колесах -- с трюмо и полоской ламп дневного света поверху. Девять артистов сидят в ряд напротив девяти столиков еще до начала спектакля. Актеры в черном на фоне черного бархата сцены в полутьме почти пропадают -- мы видим только абрис их спин и подсвеченные лица, отраженные в зеркалах. Спектакль начинается с того, что каждый сначала шепотом, потом все громче на разные лады спрашивает у своего отражения: «Кто ты такой?» -- потом этот вопрос отзовется в вопросе стражников невидимому призраку.

Актерский столик несет с собой две темы: во-первых, тему театра, которую нельзя назвать оригинальной для постановок Шекспира, но которая тем не менее здесь порой поворачивается неожиданно. Например, в истории с Офелией, которую играет одна из лучших актрис Коршуноваса, его рыжая крошка Джульетта -- Раса Самуолите. Она оказывается девушкой, помешанной на театре и своем актерстве, все время что-то изображающей, и сцена безумия, похожего на продолжение того же актерства, происходит среди ваз, полных белых цветов, словно в гримерке примы, заставленной букетами. А ослепительные лампы над трюмо чертят в темноте линии, напоминающие о рампе. Тема вторая связана с зеркалами, которые дают возможность для очень простых, но эффектных приемов, построенных на отражениях, удвоениях, бесконечных умножениях и, наоборот, мгновенных исчезновениях героев и частей их тел. А также предлагает простор для вчитывания во все эти манипуляции разнообразных смыслов, связанных с зазеркальем, двойничеством, оборотнями и всеми обертонами сюжета «Кого видит актер в зеркале перед выходом на сцену».

Зеркальными возможностями Коршуновас пользуется на полную катушку: все двоится и разбивается на осколки. Призрак отца выезжает на сцену лежа на составленных вместе столиках, словно полуголый труп в мертвецкой под трескучими лампами дневного света. С того момента Дайнюс Гавенонис с голым торсом будет обозначать отца, а одетый в пальто -- Клавдия. И в сцене Гамлета с матерью Гавенонис встанет меж зеркал, сбросив с одного плеча пальто, и будет видеться в разных отражениях одновременно убитым и убийцей. Тот же Клавдий на молитве, стоя за зеркалом так, что видна лишь подсвеченная голова и кисти расставленных рук, станет казаться какой-то страшной летающей головой, а его руки, удвоенные отражениями, будут похожи на висящих в пустоте птиц. Ну и так далее.

Темный спектакль, полный электрических тресков и гудения, ненадолго показывающий из черноты лица и руки, выглядит эффектно, многозначительно, но дробно и неясно. Пьеса сильно перемонтирована, а к чему -- не понять. Отчего о смерти Офелии говорят, когда она и не думала умирать, а об отправке Гамлета в Англию, когда до нее далеко? Кто этот бродящий среди героев персонаж с гигантской крысиной головой? Вопросы можно задавать и дальше. Роли намечены: сексапильная Гертруда (Нее Савиченко) не слишком внимательная моложавая мать взрослого сына, который не дает ей наслаждаться поздней страстью; детолюбивый хлопотун Полоний (Вайдотас Мартинайтис), ласково читающий наставления дочке, пока сам же ей гладит платье. Розенкранц и Гильденстерн (Томас Жайбус и Гедрюс Савицкас) -- манерные трансвеститы в коктейльных платьицах; качок в худи Горацио (Юлиус Жалакявичус) со своей настоящей пацанской дружбой. Ну и, наконец, сам Гамлет (Дарюс Мешкаускас) -- человек из толпы, не слишком молодой и вовсе не обаятельный, с отекшим неулыбчивым лицом. Каждого из героев можно принять таким, а можно -- другим, но так и не удается понять, о чем именно все-таки поставил «пьесу пьес» Оскарас Коршуновас. Да, актеры играют роли, они белят лица и начинают говорить от лица других, а потом снова стирают грим и видят себя в зеркалах. Этот сюжет удивляет каждый раз, но в спектакле Коршуноваса он разбился об эффекты и тягостную многозначительность, пусть даже режиссер сказал в программке о возможности «приоткрыть дверь в свой собственный Эльсинор -- в поисках гамлетовского театра, который оказывается ловушкой для нашей внутренней реальности».