Заранее говорили, что «Кукольный дом» станет одним из самых ударных спектаклей фестиваля «Сезон Станиславского». Рассказывали, что эта парадоксальная постановка пьесы Ибсена уже с триумфом объехала мир, и даже если в Москве она хитом не станет, посмотреть ее театралам просто необходимо. Хитом «Кукольный дом» действительно не стал -- зал филиала Малого театра зиял пустыми местами, что, к сожалению, нередко бывает на «Сезоне Станиславского». Этот фестиваль часто привозит интересные, любимые мировыми фестивалями и даже уникальные постановки, но не умеет их «продать», рассчитывая, что на неизвестные в Москве имена зритель пойдет сам, ведомый локомотивом этого смотра -- новым спектаклем Някрошюса. Но так не бывает -- московские театралы имеют некоторый кредит доверия разве что к гигантскому и существующему уже 17 лет Чеховскому фестивалю.

А между тем режиссер Ли Бруер со своим нью-йоркским театром «Мэбу Майнс», который теперь привез «Кукольный дом», уже бывал в Москве: в 1998 году на 3-й Чеховский фестиваль он привозил изумительное шоу «Госпел в Колоне». Античную историю об Эдипе в Колоне черные певцы пели в жанре госпела, как религиозные хоровые песнопения в церкви. Пышнотелые матроны в цветных платьях и тюрбанах и мужчины в ослепительных костюмах (двое значились в программках как «преподобные») пели так, что сидеть на месте было невозможно, хотелось сразу же выпрыгивать в проходы между креслами и танцевать. Но те, кто были на этом спектакле, помнят: специально арендованный под мировой хит огромный зал доронинского МХАТа выглядел почти пустым -- тогда еще «Чеховский» не был брендом и не умел зазывать зрителей на незнакомые имена. Через 11 лет, к нынешнему приезду Ли Бруера, его снова успели забыть.

Главная фишка «Кукольного дома» была известна заранее: все женщины в нем обычного роста, а вот мужчины -- лилипуты. Но все равно интересно было понять, как этот трюк работает в спектакле, что он дает пьесе и что, кроме него, может предложить классической ибсеновской драме знаменитый режиссер, в свое время работавший у Гротовского и в брехтовском театре «Берлинер ансамбль».

С самого начала становится ясно, что «кукольный дом» не метафора, а реальность. Немолодая Нора (Мод Митчелл), изображающая золотокудрую нарумяненную Барби в платье под старину, вечно скрючившись, стоя на коленках или на карачках, живет в розовом с завитушками пластиковом домике, среди маленькой мебели и кукол. Она щебечет, верещит и сюсюкает, отчего производит странное и жалкое впечатление. Ее крошечный муж Торвальд (Марк Повинелли), напротив, молод, самоуверен и почти брутален. Парадоксальным образом, он говорит с женой свысока, покровительственно, используя по отношению к своей «птичке» только уменьшительные суффиксы, и жена умильно стелется ему под ноги. Режиссер и писатель Ли Бруер сочиняет спектакль иронично, гротескно: лаская супруга, Нора носит его на ручках и возит на спине. Продолжая сегодня ибсеновский разговор об унижении и подавлении женщины в семье, американский режиссер демонстрирует, что, в сущности, женщина, как бы нелепо и жалко ни выглядела со стороны, сама этого желает и на это идет. Текст драмы тут иногда звучит будто бы намеренной игрой слов, и когда в русских титрах гневный вопль Торвальда переводят: «Ты считаешь, что я мелок?», зрители слышат, как крошечный герой, вскочив на стол и раздувая грудь, орет на жену: I am small?

Вообще, дуракаваляния тут хватает, например, когда Торвальд говорит, что в качестве элегантного занятия для женщины ему нравится вышивание и не нравится вязание -- «китайщина какая-то!», то красивая китаянка, сопровождавшая действие игрой на фортепьяно, с гневом вскакивает и хочет уйти. А Нора на ломаном русском умоляюще кричит ей вслед: «Так в тексте!» Но в целом прием Ли Бруера довольно быстро себя исчерпывает и минут через двадцать действия, не поддержанный ни сильной игрой, ни дополнительными мыслями об этой пьесе и стоящих за ней проблемах, кажется просто фокусом. Резкий перелом происходит в финале (спектакль уже уехал из Москвы, так что никто не обвинит меня в спойлерстве), когда Нора объявляет, что уходит из дома. Тогда вдруг поднимаются малиновые бархатные драпировки, обрамлявшие сцену, и открывают полукруг многоярусных театральных лож, где сидят семейными парами зрители-куклы. Нора и сама оказывается в ложе, она ведет свой финальный диалог с мужем, лежащим посреди сцены на кроватке, как оперный дуэт. Она срывает с себя платье и белокурый парик, оказываясь лысой и голой, а куклы-женщины встают в своих креслах, протягивая руки к живым зрителям.

Это очень эффектный финал. Хотя кажется, что, если бы вместо трехчасового спектакля можно было увидеть его двадцатиминутный ролик с завязкой и развязкой, в духе сокращенных пересказов для школьников, впечатление было бы сильнее.