Юбилей, что грянет в январе будущего года, театральный народ начинает праздновать загодя, и одной из первых решила поздравить классика хореограф Наталья Фиксель. На сцене театра «Школа драматического искусства» она представила публике свое сочинение «Сад-садик, или искусство декупажа». Жанр обозначен как «спектакль-фантазия по пьесе Чехова».

Фиксель принадлежит к старшему поколению сочинителей современного танца в России -- сначала она почти два десятилетия работала в Новосибирске, затем в начале нового века перебралась в Москву. Здесь ставила «Оправдание Дон Жуана» в «Балете Москва», здесь в 2005 году ее дуэт «Танцы на взлетной полосе» был выдвинут на «Золотую маску». Ее истории -- это всегда истории о женщинах; резюме практически каждого ее спектакля -- «все мужчины -- сволочи». Теперь Фиксель пришла к логическому финалу: в новом ее спектакле мужчин нет вообще.

На сцене только четыре женщины. Уже лет пятнадцать назад, наверное, коллега из «Коммерсанта» заметила, что настойчивые лесбийские мотивы в творчестве наших современных «хореографинь» возникают не от природных склонностей последних, а вследствие дефицита танцовщиков. Ситуация в целом не сильно изменилась с тех пор (хотя некоторое количество классных исполнителей все же появилось), но решение Фиксель явно продиктовано не только техническими обстоятельствами (отсутствием артистов). Это волевое решение: обойтись без капризного сильного пола. Доказать, что женщины могут сами рассказать любую историю.

Декупаж -- это вид аппликации, объявленная декоративность. «Сад-садик» более всего напоминает немое кино, но не сами фильмы 1900-х годов, а их стилизации, популярные уже во второй половине ХХ века. Дамы носят вуальки на шляпах, экстатически выбрасывают руки; замирают в позах, скопированных с фотографий Веры Каралли, и так усердно изображают надломленные лилии, что разбирает невежливый смех. Да, главным, что увидела хореограф в Чехове, оказывается одновременность его существования с модернистами, а то, что писатель завитки и выкрутасы модерна не очень-то почитал, ей не представляется важным.

«Вишневый сад» не пересказывается дословно -- Фиксель ставит «вариации на тему», предлагает сцены, которые могли бы быть. Приезд в имение -- экзальтация, такие объятия, что будто не домой приехали, а прощаются перед казнью (одна танцовщица тащит другую на спине, третья прижимается щекой к животу той, которую тащат). Чаепитие -- томное, меланхоличное, с размеренными движениями героини, перемалывающей что-то в крохотной декоративной меленке. Долгие прогулки среди каких-то высушенных камышей (неожиданно заменивших вишневые деревья). Ритуальные забрасывания удочек.

При этом хореограф периодически пытается отстраниться от игры в belle qpoque, сообщить, что у нас на дворе постмодернизм. Перед спектаклем две танцовщицы показывают нечто вроде демонстрации средств аварийно-спасательного оборудования, что обязательно устраивают стюардессы перед каждым рейсом, -- вот только на французском языке и с обозначением жестами, что работающий мобильный телефон надо бросить на пол и раздавить каблуком. А ближе к финалу они всматриваются в зал и пересчитывают зрителей: «54? Нет, 53. Один ушел?!» Очень хотелось им сказать, что если бы не конструкция Тау-зала в «Школе драматического искусства», не позволяющая покинуть помещение без того, чтобы не поднять весь ряд, беглецов из «Сада-садика» было бы значительно больше.