Режиссура Льва Додина (а именно он значится в программке художественным руководителем этой постановки; режиссер -- Игорь Коняев) -- квинтэссенция и одновременно акме русско-советского театрального стиля. Именно русско-советского. Ибо все фирменные достоинства отечественной театральной школы: тонкий и глубокий психологизм, умение воссоздать течение жизни во всех ее подробностях и т.д. -- Додин с удивительным упорством использует для исследования феномена «социализма» в разных его преломлениях и модификациях -- от некрофильского большевизма («Чевенгур») и колхозного крепостничества («Дом» и «Братья и сестры» по Федору Абрамову) до бесовских размышлений интеллигенции (инсценировка соответствующего романа Достоевского) и жизненного уклада гомо советикусов эпохи застоя («Клаустрофобия»). Теперь вот появился «Московский хор».

Людмила Петрушевская тоже большой спец, но не по «социализму», а скорее по «совку» (разницу объяснять не буду: каждый, кто жил в этой стране, способен ее уловить). Зощенко сделал фактом литературы речь обывателя первых послереволюционных десятилетий. Петрушевская -- последних предперестроечных. Советский новояз стал одним из главных героев ее пьес, прочие герои которых оказались в равной мере его творцами и рабами. Так же как были они творцами и рабами невыносимой удушливой реальности, в которой экзистенциальная составляющая (смерть, тюрьма, лагерь) уже вроде бы исчезла и осталась общая липкая мерзость жизни, искалеченные души и опрокинутая вверх дном система ценностей.

«Московский хор» -- лучшая, на мой взгляд, пьеса Петрушевской. Удивительная драматургическая полифония. Берущее за душу многоголосие времен оттепели (действие происходит сразу после ХХ съезда). Конгломерат советских типов, характеров, судеб. Коммунальный террариум, в котором у каждого своя правда.

Измена мужа, внебрачный ребенок дочери, сложные отношения невестки и свекрови... В стандартный набор житейской неустроенности вторгается еще одна стихия -- возвращение репрессированных родственников, поруганных, преданных, сохранивших комсомольский задор и коммунистический ригоризм, руководствующихся извращенной логикой и невытравляемым опытом прежней жизни и стряпающих в конечном итоге донос на тех, кто их приютил. Помещенное в финал пьесы письмо Хрущеву, сочиненное жалкими и страшноватыми жертвами репрессий, -- апофеоз советского новояза и той удивительной жизни, где жертва в одночасье становится палачом.

В спектакле изумительно решено сценическое пространство (художник -- Алексей Порай-Кошица). Многоярусное сооружение из кроватей, шкафов, столов и прочей мебели, по которой герои все время карабкаются вверх и спускаются вниз. Теснота, опрокинутая в вертикаль. Зримое выражение людского муравейника в пределах одной отдельно взятой квартиры. На тех же мебельных ярусах идут репетиции самодеятельного хора, укомплектованного жильцами коммунального террариума. Застыв во фронтальных мизансценах, они поют Баха и Перголези. И это производит фантастический эффект. Герои, из уст которых, как в сказке, падают жабы исковерканной обыденной речи, запев, возносятся к небесам. Души их стремятся к прекрасному и не могут вырваться из темницы советского бытия. Или вообще бытия. Это уж как кому угодно.

Но главное, что действительно поразило в «Московском хоре» и бросило неожиданный отсвет на все, что прежде делал Додин, -- не поддающаяся определению эстетика. Да полноте ли, психологизм ли это? Как метод работы -- может, и да, как сценический итог -- вряд ли. Прививка школы Станиславского к стволу советской жизни дала неожиданный результат. Ибо психологизм Додина (и в прежних работах, конечно, но здесь особенно) все время скатывается к трагическому гротеску, к шуткам на уровне гэгов, к разящим наповал метафорам. Взрывается надрывной игрой, граничащей порой с дурным театром. Разве так по Станиславскому надо писать письмо Хрущеву? Не сев за стол и аккуратно не скрипя перышками, а взгромоздившись на самый верх многоярусной конструкции и выкрикивая текст послания со всеми «тчк», «зпт» как на митинге? Разве так играют «по системе» нечаянную встречу с любовником внучки, от которого у той недавно родился ребенок? Ах, как замирает бабушка Лика, как смотрит на совратителя глазами кошки, увидевшей легкодоступную мышь, как потирает руки в предчувствии добычи. Партия Лики, главного голоса этой «полифонии», досталась Татьяне Щуко. Играет она блистательно. Состарившееся эфирное создание в ночной рубашке, в равной степени наделенное стервозностью и душевной щедростью. Все прочие играют просто хорошо. Но «хорошо» в театре Додина -- это почти всегда -- великолепно.

И уже не важно, кто поставил этот спектакль. Стиль оказывается важнее индивидуальности. Сочетание гиперреализма с гипертеатральностью -- режиссерское ноу-хау Льва Додина, кто бы им потом ни воспользовался. В случае с «совком» это точно угаданное сочетание. А как еще передать абсурдную и подробную жизнь, где из какофонии рождается полифония, а из тоски по вечной гармонии -- хаос.

P.S. Фестиваль закончился вручением призов. Главные из них -- «Лучший спектакль по современной пьесе» и «Лучшая современная пьеса» получили соответственно режиссер Кирилл Серебренников («Пластилин» Василия Сигарева) и драматург Михаил Угаров («Облом-of»). Две действительно сильные работы действительно талантливых людей, выделяющиеся на фоне конкурсной фестивальной программы. «Московский хор» в конкурсную программу не входил. Соревнование с ним лишило бы фестиваль всякой интриги.