Новым спектаклем Кристиана Смедса в Хельсинкском национальном театре начался фестиваль «Балтийский дом». Как и прошлогодний «Неизвестный солдат» Смедса, спектакль «Сумасшедшая Финляндия» по техническим причинам вывезти не удалось, поэтому в Хельсинки привезли группу критиков. Но творение Смедса хорошо бы увидеть и широкой публике -- как пример современного политического театра.

Петербургская часть «Балтийского дома» открывается премьерой «Идиота» Эймунтаса Някрошюса -- копродукцией театра «Мено Фортас» сразу с несколькими партнерами, в числе которых комитет «Вильнюса -- культурной столицы Европы-2009», вроцлавский фестиваль «Диалог» и сам «Балтийский дом». Вторым литовцем на «Балтдоме» станет Оскарас Коршуновас с «Гамлетом». В Москву «Идиота» привезут на «Сезон Станиславского», а «Гамлета» -- на фестиваль NET.

Молодая театральная группа из Таллина NO99, побывавшая уже и на самом «Балтийском доме», и на «Новой драме», и во внеконкурсной программе «Золотой маски», покажет «Как объяснять картины мертвому зайцу» -- фарс на актуальную тему фандрайзинга в искусстве и с министром культуры в качестве главного героя. Наконец, Андрей Жолдак представит поставленную им в румынском театре «Раду Станка» версию рассказа Виктора Ерофеева -- «Жизнь с идиотом». Можно будет убедиться, чего лишился или, напротив, избежал московский Ленком, анонсировавший года полтора назад работу с Жолдаком над ерофеевской «Русской красавицей».

На малых площадках «Балтдома» среди прочего заявлены показы режиссерских работ учеников Римаса Туминаса и в пандан к ним -- шесть современных пьес, поставленных молодыми питерскими режиссерами в лаборатории ON.Театр.

Оба российских спектакля, присутствующие в программе («Лерка» Андрея Прикотенко по трем пьесам Василия Сигарева и «Даниэль Штайн, переводчик» Анджея Бубеня, инсценировавшего роман Людмилы Улицкой), так или иначе связаны с новыми текстами. В этом смысле финал с показами в числе прочих «Галки Моталко» Натальи Ворожбит и «Записок провинциального врача» Елены Исаевой логичен для фестиваля, девиз которого в этом году -- «Живой театр».

Но начался нынешний «Балтдом» с социального или, как говорят финские критики, «общественного», «экологического» театра, благодаря спектаклю Смедса, замысел которого был озвучен год назад в рамках программы «Вильнюс -- культурная столица Европы». Речь в спектакле должна была идти о маленькой резервации финнов, в мусорном контейнере сохранивших в господство евростандарта свою идентичность. В итоге жестокой эта антиутопия оказалась прежде всего по отношению к финнам. Если в своем прошлогоднем «Неизвестном солдате» Смедс «пересматривал» ценности прошлого и издевался над нынешним политическим устройством страны, то в «Сумасшедшей Финляндии» препарированы все возможные мифы, связанные с традициями, фобиями и темпераментом нации.

По сути, «Сумасшедшая Финляндия» -- агитревю в духе 1920-х с той разницей, что в ней напрочь отсутствует пафос во славу хоть какой-нибудь идеологии и деление на «чистых» и «нечистых». Ни новые варвары, какими выводит Смедс своих соотечественников («За это, -- говорил он на «круглом столе» в Хельсинки, -- многие предлагают поставить мне на задницу штамп и отправить в Сибирь»), ни идеальные европейцы будущего не вызывают сочувствия, только смех и ужас.

Когда занавес уезжает вверх, на пустой сцене, огороженной светло-голубой коробкой и залитой «солнечным» светом, безмятежно танцуют под Баха девушки в мужских рубашках и парни в балетных пачках. Идиллию нарушает спускающийся с колосников потрепанный вагончик с надписью Mental Finland, откуда несколько столь же потрепанных «рокеров» в несколько приемов, как герои комиксов или компьютерной игры, укладывают «евротанцоров» выстрелами. Смедс, часто использующий видео, иллюстрирует битву анимацией -- на экране появляются огромные кляксы crash! Но танцоры оживают снова, и тогда молодой варвар спускает штаны и, повернувшись к врагам задом, многократно пускает газы. Завершается этот эпизод песенкой финских рокеров про то, что только в их чудесном мире сохранились воры, шлюхи и убийцы, и призывами трахать китов и слонов.

Почти трехчасовое ревю, выдержанное во вполне брехтовском духе, нашпиговано рекордным количеством подобных гэгов, с выходами в зал, анимацией, видео, шутками ниже пояса, факами, бегающими по заднику-экрану, и танцами на раздавленных бананах. Каждый эпизод самоценен, сквозной является лишь тема саморазоблачения мифов современного общества, необязательно финского. Смедс испытывает зрителя на толерантность всеми возможными способами и делает это без оглядки на привычную театральную форму, иначе говоря -- позволяет себе все в отношении и формы, и содержания. Политкорректность в «Сумасшедшей Финляндии» напрочь отсутствует. Но, берясь за сугубо социальные темы, режиссер смотрит на них сквозь призму современного искусства, от танца до кинематографа и музыки.

Фотозадник с прерией. Финские ковбои-гомофобы ловят и убивают «тупых» индейцев. Девушку просят потанцевать: сначала так, сяк, а потом требуют показать им contemporary dance. Девушка танцует. Все в восторге, но один ковбой мрачно заявляет, что это стриптиз, а не танец. Главный ковбой на исковерканном английском начинает орать, что это современный танец, что он видел такое у знаменитого голландского хореографа Вильмы Вандербас. Ковбои замолкают в ужасе: «Ты что, был в гей-басе?» Детина выходит из себя: «Не в гей-басе, а Вильмы Вандербас!» Не дожидаясь драки, девушка сбегает. Злые ковбои клянчат у публики деньги, показывая, какие они худые, а потом расстреливают зал из своих картонных базук и уходят в сауну.

В какой-то момент Смедс перестает шутить. Бурлеск про насилие в семье вряд ли можно назвать смешным. В закрытом вагончике -- веселье. На экране -- его трансляция в «прямом эфире». Дедушка, мама, папа, сестра едят бананы, засовывают их себе куда ни попадя, потом, усталые и довольные, засыпают. А парень-сын связывает их всех и, разбудив, заставляет по очереди делать некрасивые признания. Выходя по очереди к авансцене, родственники отвечают на вопросы уже умершего, как выясняется, сына. Выясняется, что смерть произошла в результате насилия -- папа отдал семилетнего на растерзание соседям-педофилам, мать била ребенка, чтобы он не орал и т.д. История вполне в духе «Торжества» Томаса Винтерберга заканчивается тем, что парень спрашивает зал: «Есть ли у меня хоть одна причина быть с вами?» Пожимает плечами -- мол, ни одной.

В финале лапландский Санта-Клаус вместо подарков выуживает из детей признания: какие они гадкие и аморальные. Дети (нюхающие клей, соблазняющие сверстников и ворующие деньги), в конце концов, выпивают вместе с Сантой и под грохот рок-музыки распинают его, а сами отправляются в светлое будущее. На экранчике -- быстрый отсчет времени назад, от 2069 до 2009 года. Сейчас у нас распинают Санту, что будет после? Этот вопрос, совсем не риторический, задавал Смедс и на «круглом столе» в Хельсинки. Его волнует, что будет через десять-пятнадцать лет, и поэтому он ставит спектакли о том, что сейчас происходит в формах театра не жизнеподобного, а брехтовского, провоцирующего публику на прямой разговор. «Сейчас все наши зрители выйдут на пенсию, и что мы будем тогда делать?» -- задается вопросом Кристиан Смедс и вслед за ним, очевидно, весь продвинутый финский театр. Звучала здесь и другая мысль -- про то, что современный художник должен кусать руку, которая его кормит. Нашему театру эта мысль не то что бы далека, у нас может не найтись публики, готовой выслушивать про себя неприятные вещи. Или же просто никто не пробовал.