За десять дней до московской премьеры «Вишневого сада» Марк Анатольевич Захаров написал в «Московском комсомольце» загадочную статью. Предмет и задачу ее определить не берусь, уж больно много там всего: и Америка, и Госдума с Лениным, и спонсоры, и Шекспир, но один сюжет вроде бы понятен -- о том, как много среди нас душевнобольных. Интересно было с той точки зрения, что в статье упоминалась грядущая премьера, и рассказывалось о первоначальном замысле -- «поместить чеховских героев в современную психбольницу, с мобильными телефонами и телевизором». Но потом, как пишет остроумец и парадоксалист Захаров, от замысла пришлось отказаться «как раз в силу его крайней привлекательности, большому художнику не пристало ходить протоптанными тропами».

То, что формально никакого дома скорби на сцене не будет, мы знали и так: до московской премьеры Ленком сыграл «Вишневый сад» в Питере, и оттуда рецензенты слали отчеты, где захаровская трактовка классической пьесы была описана ясно и некомплиментарно, называлась «веселенькой» и «бульварной» -- безо всякого сумасшествия. И все же в Москве более точной трактовкой ленкомовского «Вишневого сада» казались не отзывы петербургских критиков, а отринутый замысел Захарова. Все эти люди, беспорядочно и экзальтированно толкущиеся на сцене, смотрелись не вполне адекватными. Чего они хотят, о чем говорят, что здесь делают и вообще что все это значит, понять не удавалось.

Рассказывать о спектакле приходится с помощью вопросов -- вопросов, которые возникают у изумленного зрителя с первой минуты и не оставляют до финала. Начнем с того, что, хоть на афише указано имя Чехова, под названием «Вишневый сад» стоит уточнение «по мотивам комедии», а в программке заявлено, что сценарий написан Марком Захаровым. Сама по себе практика переписывания классических пьес во всем мире вполне ходовая, есть гениальные спектакли, поставленные по очень жестко осовремененным Шекспиру и Чехову, и никто не защищает классиков от переделок. Кому не нравится, пусть читает собрание сочинений. Но ради чего это сделал Захаров? В его переделке пьеса очень сильно сокращена (спектакль идет около двух часов), в ней нет множества внутренних сюжетов (например, практически исчез Епиходов), порвались чуть не все причинно-следственные связи, но вместо этого не появилось совсем ничего. Речь персонажей похожа на то, что не помнящие текст артисты набалтывают на репетиции, когда для разводки по сцене нужно только сохранить общую схему (слева вошла Раневская и обернулась с вопросом к Лопахину). Это какое-то невнятное бормотание с бесконечными повторами (Фирс все время говорит только про вишню, а Гаев без конца повторяет, что он «человек 80-х годов») и шутками, какие выдают актеры на репетиции. «Почему за нами Фирс все время ходит?» -- «Доживешь до его лет, тоже будешь ходить неизвестно зачем».

Из бессмысленности и необязательности каждого слова следуют все прочие вопросы. Почему, например, Петя Трофимов (Дмитрий Гизбрехт) -- душевнобольной человек с десятком разнообразных тиков и подергиваний (вот-вот начнет пузыри пускать) и реакциями агрессивного идиота? И почему при этом вполне нормальная и хорошенькая Аня (Анастасия Марчук) так им восторгается? (Впрочем, надо признать, что она образцовая, ежеминутно взвизгивающая дура.) Почему Шарлоту (Мария Машкова) просят показывать фокусы, от которых взрывается дом? Почему Симеонов-Пищик (Сергей Степанченко) все время орет в усилитель (у него одного отчего-то есть радиомикрофон)? Почему, наконец, у немолодой Раневской (Александра Захарова) недвусмысленные шашни с юным Лопахиным (Антон Шагин)? Я далека от мысли, что у двадцатипятилетнего мужчины не может быть взаимоотношений с женщиной старше его на двадцать лет, но ведь к этому должны быть какие-то причины: например, она потрясающе выглядит, очень обаятельна или ему что-то от нее надо. Ничего такого вроде нет, да и что это за отношения между взрослыми людьми, которые почему-то тискают друг друга по углам, как школьники? Шагин, три года назад выпустившийся из Школы-студии МХТ с ролью Гамлета и названный одним из самых сильных мхатовских студентов последних лет, определенно стоил большего, чем невнятная главная роль в «Стилягах». Но про роль Лопахина, для которой, казалось бы, у него есть и энергия, и искренность, вообще сказать нечего.

Артисты старой ленкомовской гвардии все же держат класс, пытаясь внутри общего безумия слепить внятный и последовательный характер. Александр Збруев, унаследовавший роль Гаева от Олега Янковского, играет никчемную и высокомерную балаболку с претензией на передовые взгляды и ритуально вздыхает о том, сколько ему пришлось за них натерпеться. Восьмидесятилетний Леонид Броневой, как всегда, ироничен и невозмутим в роли Фирса и вовсе не кажется едва дышащим добряком. Он, конечно, несет ахинею, но смотрит зорко и в ответ на вопрос Раневской, куда пойдет, когда продадут имение, бодро рапортует «Куда прикажете» и даже выделывает к восторгу зала несколько коленец трепака. Но спектакля, который рассыпается с первых минут так же, как сыплются стены дома в финале, это не спасает. И даже верная премьерная публика, в финале засыпавшая любимых артистов цветами, в зале сидит вялая и скучная.