Об Александре Таирове написал книгу Михаил Левитин. Написал страстно. Написал, точно спектакль поставил -- о судьбе создателя Камерного театра. Так художественный руководитель театра «Эрмитаж» отдает дань великому режиссеру, где тот девяносто шесть лет назад в этом же самом месте, в Свободном театре, дебютировал в Москве спектаклями «Покрывало Пьеретты» и «Желтая кофта».

Неблагодарное это дело -- писать монографии. Но не для Левитина, писателя, автора почти десятка книг, которого вело к созданию романа о Таирове давно и для которого это оказалось делом принципиальным. С восьмого класса он переписывался с Алисой Георгиевной Коонен, женой Таирова и первой трагической актрисой театра; студентом ГИТИСа приходил к ней на квартиру в Театр Пушкина и часами беседовал; первой купленной в букинистическом магазине книгой оказалась книга о Камерном театре; много позже уже к режиссеру театра «Эрмитаж» как-то пришел пожилой человек и передал папку с историей болезни Таирова. И все сошлось. Таиров руководил своим театром тридцать пять лет, Левитин подходит к этому рубежу и понимает, о чем говорит. Тем более у него за плечами талантливая повесть о другом режиссере -- Игоре Терентьеве. А главное -- больной уже Александр Яковлевич, у которого отобрали его Камерный и, более того, у него на глазах сбивали с фасада буквы, которому в 1950 году оставалось жить меньше года, оставил план ненаписанных мемуаров, послуживший для автора сродни режиссерской экспликации «литературного» спектакля. («Записки режиссера» вышли у Таирова на полпути в 1921 году.)

«Трудно писать о детстве. Во-первых, оно не твое, во-вторых, давно уже прошло», -- написано откровенно у Левитина. Но детству посвящены самые проникновенные слова и страницы, пойманы сокровенные уголки души -- страсть к океану и театру. Так море, океан всегда будут перекликаться с театром. На пересечении океанических страстей и ледовитого спокойствия, на перепадах душевных актерских состояний возник Камерный театр. Девятнадцать глав, девятнадцать новелл ведут читателя по пути цельной, но непростой судьбы одного из самых непростых в своей «театральности» режиссера, не до конца изученного.

В сонме наших деятелей театрального искусства ему отводилось последнее, почетное место -- после Станиславского, Немировича-Данченко, Мейерхольда и Вахтангова стояло имя Таирова. Так исторически сложилось. Это распределение никак не связано с реальным положением дел, с недолгим фавором у членов нового правительства, с достижениями в «Оптимистической трагедии», новым словом в «Федре» или всенародным успехом «Мадам Бовари». За его спектаклями закрепилось понятие «эстетизм», и он просто был «младшим», без школы, без учителей, к тому же основательным и в этой своей основательности уязвимым.

«Черт возьми, -- думал Таиров, -- откуда же я взялся? У меня нет корней, нет биографии, только Камерный театр и Алиса. Правда, она тоже-, в какой-то мере-, художественница, так что меня с натяжкой можно считать в этой семье внучатым племянником. Нет, дальше Художественного Россия никуда не пойдет, она нашла свой театр, больше ей ничего не нужно». Так или почти так размышлял Таиров в рукописи у Левитина, сидя в июне 1939-го на режиссерской конференции. Это «так или почти так» становится сквозным мотивом, общим местом романа с диалогами и внутренними монологами. Как много вопросов к самому себе у Левитина, и ему надо для читателя находить ответы. И он четко на них отвечает.

И еще из начальной, самой сложной, главы «Таиров реальный и мнимый»: «Ни слова о Бердичеве. И не важно, был он на самом деле, не был -- не пригодился и все. Не остался. Останься он, и зазвучали бы иначе спектакли, другой болью, но это был бы уже не Таиров, другой театр, потому что он всегда скрывал свою боль, как скрыл собственное детство».

Речь идет о том, что в плане ненаписанной книги Александром Яковлевичем не упомянут украинский родной город, знаменитый еврейским поселением. Но главное, интуиция писателя-режиссера точно ухватила другое: чего стоило Таирову молчание в трудные последние годы, предательство актеров, дьявольская сдержанность и сомкнутые губы на публичных собраниях. Сильная сторона, безусловно, в режиссировании жизненных эпизодов, мизансценировании встреч. Так давний со времен МХТ поклонник Коонен Крэг, прогуливаясь с ней по Москве, просит передать мужу, что никогда не забудет нежности Таирова и что в ладу с эпохой жить страшно. Левитин пишет так, как, по всей видимости, работает с актерами над своими спектаклями, разминая тему их героев. Эпоха реконструирована блестяще, время 20--30-х поет у него под пером. А с драматургами и художниками он на «ты» (неудивительно, это время давно его по-настоящему влечет, не один спектакль поставлен о том и, если можно сказать, оттуда).

И, конечно, Алиса, таировская Коонен. Он предчувствовал ее еще в детстве, а женщина для еврейского мальчика -- святое. Здесь Левитин явно полон личных неугасающих воспоминаний об Алисе Георгиевне и здесь автором движет явная страсть. Все, что касается Алисы, Левитин переживает от лица Таирова вдвойне. Коонен синоним Камерного, Коонен -- Чайка, Коонен могла бы сыграть и Гамлета (снялась же Аста Нильсен в роли Принца Датского!), случись им с Сашей встретиться ранее, когда он готовил в Петербурге у Гайдебурова шекспировскую трагедию.

Но по ходу чтения возникает один некамерный конфликт -- нет самих спектаклей. Нет, они названы, намечены, как к ним Таиров шел, как расставался. Да, конечно, это дело искусствоведов и театроведов, режиссер сделал большое дело для серии «Жизнь замечательных людей» -- реконструировал путь, личность, фигуру. Реконструировать спектакли не его территория, он создает свою (видно, поэтому за ненадобностью оказались замечательные работы о таировских спектаклях Наума Берковского и Татьяны Бачелис). В самом деле в середине 1930-х вышли две книги о Камерном театре, в 2009-м -- монография о Таирове. Дело будущего соединить в одном издании Таирова с Камерным театром, а Камерный -- с Таировым.