Во время визита в Польшу, который привлек огромное внимание всей Европы, Владимир Путин вновь порадовал общественность своей фирменной метафорой. Премьер-министр России сравнил историю со «старой и уже заплесневелой булкой», в которой некоторые норовят «выискивать... какие-то изюминки для себя, а всю плесень» оставлять другим.

Достойно ли наше прошлое столь хлесткой метафоры -- вопрос спорный, ведь все мы родом из этой «булки». Но в присущей ему образной манере глава российского правительства сформулировал принцип отношения к истории, который объединяет весь посткоммунистический мир от Гданьска до Кушки и от Тираны до Владивостока. Суть его заключается в том, что историческая память является неотъемлемым инструментом современной политики. У каждого из народов своя версия исторических событий, но все они заняты активным строительством новой идентичности, важнейшим элементом которой служит трактовка прошлого.

Этим восток Европы отличается от запада континента. Феноменальный, на грани чуда, успех европейской интеграции после второй мировой войны стал возможен благодаря тому, что ведущие державы сумели отделить длинный список исторических претензий друг к другу от необходимости совместными усилиями восстанавливать Европу, разрушенную двумя страшными войнами. Речь ни в коем случае не шла о забвении -- историческое чувство в Старом Свете никуда не делось и не денется, пока существуют нации, его населяющие. Но рационализм, свойственный европейской культуре в ее лучших проявлениях, помог найти способ перешагнуть вражду во имя общего прогресса.

Подлинное примирение и покаяние пришли много позже. Даже в поверженной Германии настоящие дебаты об исторической вине развернулись лишь во второй половине 1960-х. Бывшие империи, прежде всего Франция и Великобритания, с трудом привыкали к утрате статуса, и нельзя сказать, что процесс завершен. В Испании попытки вернуться к трагедии гражданской войны, по сути, впервые предпринимаются только в XXI веке. Но понимание того, что сведение исторических счетов ввергнет Европу в состояние, от которого она (по крайней мере западная часть) ушла во второй половине прошлого столетия, всегда удерживало в прагматических рамках.

В остальной части Европы все иначе. Распад коммунистического блока и СССР привел к восстановлению полного суверенитета ряда государств и появлению новых. При этом большинство из них ранее не существовали либо в нынешних границах, либо в нынешнем этническом составе. И почти перед всеми встал вопрос о формировании социально-политической идентичности, а ключевым компонентом этого является собственная интерпретация истории.

Конечно, перед разными странами стоят различные задачи. Для Польши, например, актуален вопрос влияния в Европе. Можно вспомнить заявление предыдущего премьер-министра Ярослава Качиньского во время обсуждения Лиссабонского договора. Он потребовал для Варшавы право голоса внутри ЕС, исходя не из нынешней численности населения, а из того, что было бы, не подвергнись Польша гитлеровской агрессии. Украина консолидирует новую нацию из разнородных социально-культурных групп, стремясь сконструировать для этого подходящую историческую базу. Россия произвольно выбирает из минувших эпох элементы, способные укрепить авторитет власти и восстановить великодержавный образ. Воссоздать форму при этом стремятся явно больше, чем вникнуть в содержание и задуматься о нем. Узбекистан перебрасывает мостик к Тамерлану, прозрачно намекая на преемственность руководства. А Казахстан спонсирует фильм о Чингисхане, продвигая поэтику великих лидеров в азиатских степях.

Все это явления разного масштаба, но одного порядка. Поэтому исторические темы, которые к западу от Одера редко становятся предметами обсуждения на высоком политическом уровне, на посткоммунистическом пространстве то и дело превращаются в источник острейших межгосударственных споров.

Правда, после вступления десяти государств бывшего восточного блока в Евросоюзе повеяло духом той, казалось, навсегда отвергнутой политики, которая черпала в истории вдохновение для соперничества и реванша. Одним из самых непримиримых противников принятия Турции в ЕС является Австрия, где вспомнили об осаде Вены в XVII веке. Недавно президента Венгрии не пустили в Словакию из-за конфликта, корни которого уходят в первую мировую. Словения и Хорватия не могут урегулировать давний пограничный спор. Президент Румынии открыто заявляет о том, что не признает границы своей страны, поскольку она является результатом пакта Молотова--Риббентропа.

Желание «выбирать изюм», то есть поднимать на щит только то в истории, что является политически выгодным в данный момент, -- опасный подход. Снисходительное отношение крупных европейских стран к историческим экзерсисам государств, освободившихся от гнета на рубеже 80-х -- 90-х годов прошлого века, чревато далеко идущими последствиями. Пересматривая оценки событий, которые связаны с обстоятельствами второй мировой войны, трудно остановиться. У всех жестоких и циничных решений, которые принимались тогда, были свои бенефициары, причем ими оказывались отнюдь не только тоталитарные режимы. И попытка расставить все точки над i ведет далеко. Такого государства, как, например, Молдавия, без советско-германского пакта не было бы вовсе. А некоторые другие имели бы совсем другую конфигурацию.

Избавиться от «заплесневелой булки» не удастся. Как и оставить историю историкам, о чем в очередной раз договорились вчера Владимир Путин и Дональд Туск. На нынешнем этапе развития бывших коммунистических стран можно надеяться только на прагматизм политиков и понимание ими границ допустимого. И на изучение того уникального опыта, который когда-то помог Западной Европе прервать порочный круг решений, которые раз за разом воспроизводили кровопролитные конфликты.