Самые благотворные усилия политических перемен нередко сопровождаемы неудачами, когда образование гражданское не предуготовило к ним разум.

Михаил Сперанский

Социально-экономическое неблагополучие массовой российской интеллигенции, ставшее доминантой ее существования в ХХ -- начале XXI века, вызывает необходимость разобраться в его причинах. Как утверждал первый русский нобелевский лауреат Иван Павлов, «судьбу наций определяет ум интеллигентский». Это вынуждает признать: какова интеллигенция -- таково и государство (государственная бюрократия: кто ее учил, если не интеллигенция?), каково государство -- такова и судьба народонаселения.

Хотели как лучше

Предреволюционная генерация образованного сословия России была инициатором и одним из активнейших участников социальной трансформации 1917--1921 годов, результатом которой стал переход общества от «русской модели капитализма» к модели «советского социализма». В ходе острейшего социального конфликта значительная часть российской интеллигенции погибла, часть -- иммигрировала. Оставшаяся в России интеллигенция впоследствии была либо репрессирована, либо вытеснена на социальную обочину -- маргинализована и обращена в аутсайдеров.

Однако потребности существования советского общества и прежде всего необходимость создания оборонно-промышленного комплекса, а также воспроизводства и трансляции в массовые слои населения идеологии марксизма-ленинизма вызвали к жизни советскую систему массового образования и производную от нее советскую интеллигенцию. Это ее труд и талант преобразовали аграрную Россию в индустриально-развитое государство.

Однако с 1970-х годов явственно обозначились признаки стагнации. И несмотря на десятилетия давления догматического официального обществознания, эта интеллигенция, обеспокоенная научно-техническим и социально-экономическим отставанием СССР, утратой им конкурентоспособности, вновь оказалась одним из инициаторов и активных участников демократических по замыслу реформ конца 1980-х -- начала 1990-х годов. Но и на этот раз уже в ходе преобразований «советской модели социализма» в «постсоветскую модель капитализма» массовая интеллигенция вновь была оттеснена на социальную обочину, ее накопления экспроприированы, а сама она вновь оказалась аутсайдером, составив основной массив «образованных бедных».

Приведенные соображения вынуждают признать: базовые представления отечественной интеллигенции о российском социуме фундаментально не соответствуют реальным закономерностям существования и исторического движения этого социума.

Вот основные причины такого несоответствия:

-- многовековое опоздание России по сравнению с Европой с созданием университетского образования -- школы рационального знания и рационально-критического мышления. Это повлекло за собой существенное отставание, в т.ч. в области социальных наук от потребностей развития общества;

-- препятствия, чинимые имперскими властями в наращивании рационально-критического социального знания;

-- стремление советского режима подчинить общественно-гуманитарные науки социальному прожектерству, ограничить их роль апологетикой очередных утопий советской власти.

Представления дореволюционной интеллигенции

В качестве примеров характерных неадекватных представлений дореволюционной интеллигенции, делавшей ставку на революцию, могут быть названы, например, такие представления:

-- о русском народе как народе едином, не несущем в себе глубочайший социокультурный, а потому исторический (стадиальный) раскол на незначительное модернизированное меньшинство и подавляющее архаичное большинство;

-- о том, что народ, разделенный на слои, обладающие столь различным социокультурным потенциалом адаптации, способен развиваться в едином историческом темпе;

-- о возможности продуктивного переноса в архаический в своей основе социум России европейской теории марксизма -- теории, отражающей реалии общества, построенного на иных социокультурных основаниях и существенно опередившего Россию в развитии;

-- о русском народе как народе-богоносце, глубоко и искренне приверженном православию, носителе высокой нравственности и духовности. Впоследствии, реально столкнувшись с рядом, по выражению историка Юрия Пивоварова, «коренных исторических черт, психологических комплексов, утопий и пр. русского человека», интеллигенции пришлось сполна убедиться в «невысоком моральном квалитете русского народа»;

-- о народе, не способном на инверсионный, исторически мгновенный отказ от 900-летнего православия, усвоенного, как оказалось, лишь на уровне обрядоверия и ритуала (Николай Бердяев);

-- заблуждения, согласно которым общество предельно неразвитого правосознания способно разрешать масштабные социальные конфликты цивилизованным правовым способом, избежав в ходе революции массового насилия;

-- о том, что население, в составе которого десятки миллионов неграмотных крестьян, не имевших ни малейшего представления о демократии, население, в котором доля образованных людей не превышала 3--4%, способно существовать в рамках демократии, придерживаясь ее норм в своей повседневной жизни;

-- о том, что в ходе революции будут сохранены и продолжат исправно функционировать важнейшие системы жизнеобеспечения, а интеллигенция сохранит свой жизненный уклад и относительно комфортное существование;

-- уверенность в том, что образованные группы знают (правильно понимают) нужды многомиллионного крестьянства и способы удовлетворить эти интересы;

-- заблуждение, согласно которому она, интеллигенция, разные группы которой исповедовали столь разные общественные идеалы, что показали годы революции и гражданской войны, способна политически вести за собой озлобленное, невежественное, крестьянское в своей основе население и контролировать развитие событий.

Закономерно, что, имея столь далекие от реалий представления, российская интеллигенция оказалась не способна предвидеть последствия чаемой революции, а также то, как эта революция отразится на судьбе самой интеллигенции. При этом предостережения, и далеко не единичные, услышаны не были.

Маркс: «Настанет русский 1793 год; господство террора этих полуазиатских крепостных будет невиданным в истории, но оно явится вторым поворотным пунктом в истории России».

Герцен: «Две разные России... община и дворянство, более ста лет противостоящие друг другу и друг друга не понимавшие. Одна Русь -- утонченная, придворная, военная, тяготеющая к центру -- окружает трон, презирая и эксплуатируя другую. Другая -- земледельческая, разобщенная, деревенская, крестьянская -- находится вне закона».

Ключевский: «Из древней и новой России вышли не два смежных периода нашей истории, а два враждебных склада и направления нашей жизни, разделившие силы русского общества и обратившие их на борьбу друг с другом вместо того, чтобы заставить их дружно бороться с трудностями своего положения».

«Средства западноевропейской культуры, попадая в руки тонких слоев общества, обращались на их охрану... усиливая социальное неравенство, превращались в орудие разносторонней эксплуатации культурно безоружных народных масс, понижая уровень их общественного сознания и усиливая сословное озлобление, чем подготовляли их к бунту, а не к свободе. Главная доля вины -- на бессмысленном управлении».

Гершензон: «Сказать, что народ нас не понимает и ненавидит, значит, не все сказать... Он ненавидит нас страстно, вероятно, с бессознательным мистическим ужасом... Каковы мы есть, нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом, бояться его мы должны пуще всех казней власти и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной».

Не обладая должным объемом социогуманитарных знаний, не желая прислушаться к голосам своих более дальновидных современников, немалая часть русской дореволюционной интеллигенции торопила революционные события. Ей немало содействовала тупая, самонадеянная бюрократия Российской империи, искренне не понимавшая, что ее политика ведет Россию к социальной катастрофе, а ее саму -- в небытие. Исторический финал известен.

Представления советской интеллигенции

В советский период, в условиях идеологической монополии «единственно верного учения» и подавления критического обществознания, отечественная интеллигенция не смогла существенно продвинуться в понимании советского общества и социальной природы сил, скрываемых фасадом социалистической мифологии и кодексом строителя коммунизма. Вот примерный набор иллюзорных представлений отечественного образованного сообщества конца ХХ века:

-- первоначальные утверждения лидеров перестройки о незыблемости социалистического выбора;

-- утверждение о неизбежности смены социально-экономического застоя восходящим развитием, поскольку «иного не дано» и «плохое не может смениться худшим»;

-- ни на чем не основанные надежды, что президент, поставленный Конституцией над государственной и политической конструкцией, сможет реально гарантировать развитие общества по демократическому пути, а не станет заложником правящей бюрократии и ее интересов;

-- исторически недальновидный отказ от политического (по аналогии с Нюрнбергским трибуналом), но не уголовного процесса над идеологией и политической практикой большевизма, установившего в России репрессивный тоталитарный режим;

-- утопические представления о возможности в условиях посттоталитарного общества и при отсутствии внешних жестких демократических рамок достичь убедительных социально-экономических результатов в кратчайшие, исторически мгновенные сроки (достаточно вспомнить программу «500 дней» и тому подобные проекты. Для сравнения: демократическая трансформация оккупированных Германии и Японии после 1945 года потребовала только для восстановления довоенного уровня экономики порядка десяти лет);

-- иллюзорные представления о желательности и возможности установления умеренно авторитарного режима, способного решить задачи национальной модернизации;

-- миф о лучшем в мире советском образовании, внушавший ложные представления о том, что наличный уровень социальной компетенции и политико-правовой культуры населения достаточен для устойчивого национального развития и поступательного движения к правовому социальному государству;

-- ложные представления о том, что десятилетиями являвшийся предметом манипуляций со стороны бюрократии советский суд может быть достаточно быстро выведен из-под ее контроля и трансформирован в независимую судебную власть, способную положить конец «телефонному праву» и обеспечить подлинное верховенство закона;

-- представления о том, что многомиллионное население, которому в течение 74 лет (1917--1991) внушалось ложное «социалистическое правосознание», будет способно следовать нормам права в процессе формирования цивилизованных рыночных отношений;

-- иллюзорные представления, согласно которым атомизированный социум с крайне низким уровнем межличностного доверия способен в короткие сроки сформировать влиятельные структуры гражданского общества (общественные ассоциации, профсоюзы и политические партии), что позволит создать эффективные системы политического и правового контроля исполнительной власти;

-- беспочвенные ожидания, что население, второй раз в своей истории (после краткого периода с февраля по октябрь 1917 года) получившее политические свободы, сумеет на многопартийных выборах в Государственную думу сделать рациональный выбор и сформировать эффективный парламент;

-- недооценка, если не игнорирование, демократическими группами ресурсов, возможностей и мотивов противодействия реформам со стороны бюрократического аппарата;

-- ни на чем не основанные ожидания, согласно которым бюрократия откажется от противозаконного использования своих административно-распорядительных полномочий (административного ресурса) или не сможет их использовать;

-- наивные ожидания, что новая власть окажется в состоянии эффективно противодействовать исторически традиционной коррупции;

-- ложные ожидания, что правящий класс постсоветской России будет проводить политику исходя из интересов национального развития;

-- преднамеренно внедряемые правящими группами на начальном этапе реформ ложные представления о необходимости деидеологизации общественного сознания. Подобные представления стали одним из значимых препятствий политической самоорганизации населения России;

-- инфантильные представления массовых групп интеллигенции о том, что ей следует самоустраниться от участия в политике (поскольку «политика -- дело грязное»); при этом законные права и социально-экономические интересы большинства, и в т.ч. самой интеллигенции, будут реализованы правящими группами.

Изложенные соображения вынуждают согласиться с теми специалистами, по мнению которых социум был интеллектуально не готов к переменам. Более того, даже люди, имеющие хорошее высшее образование, ввиду сформированного у них мифологического сознания готовы, по словам российского политолога Георгия Сатарова, «руководствоваться в объяснении социальной реальности только примитивными стереотипами и мифами».

Куда идти и что делать?

Семь десятилетий социальной некомпетентности, принудительно поддерживаемой коммунистическим режимом, не прошли бесследно. К концу ХХ века советская интеллигенция имела по преимуществу неадекватные представления о советском обществе и возможных пределах его трансформации. Реалии постсоветской России наглядно продемонстрировали: дезориентированная и политически аморфная массовая интеллигенция -- носитель национального интеллекта -- очень быстро утратила способность влиять на ход событий и политику властей. Социальная мифология, деформируя не только массовое сознание, но и сознание образованных групп, мстит беспощадно. Эпоха строительства коммунизма, начатая циничным лозунгом «Грабь награбленное», закономерно завершилась масштабным ограблением самих строителей коммунизма.

Результаты преобразований последних десятилетий убедительно свидетельствуют: постсоветская бюрократия осуществила реформы в интересах собственного обогащения, успешно заместив ими интересы национального развития.

В очередной раз подтвердился известный тезис политологии: социальные группы, не способные сформулировать отчетливую политику в защиту своих интересов, не способные сформировать мощные политические структуры для реализации этой политики, неизбежно оттесняются на социальную обочину, подвергаются эксплуатации и неизбежно деградируют. Именно это и произошло с массовой российской интеллигенцией.

Стремясь сохранить элементарно приемлемый жизненный уровень и не способная в силу общественно-политической разобщенности противостоять аморализму, транслируемому с верхних этажей социальной пирамиды, массовая интеллигенция двинулась по пути негативной адаптации. Об этом свидетельствуют поборы в средней школе и системе медицинского обслуживания, взятки в суде, правоохранительных органах и даже... в святая святых интеллигенции -- в отечественной высшей школе.

Кто же в таком случае может и должен предложить массовым слоям общества образцы социально одобряемого поведения?

Теоретически были возможны и другие сценарии трансформации, однако для иного развития событий не оказалось достаточных оснований. И одно из таких отсутствующих оснований -- уровень отечественных социальных наук и производное от него качество социогуманитарной подготовки выпускников высшей школы.

Поэтому историческая задача российской интеллигенции и прежде всего ее социогуманитарной корпорации -- наращивание рационального знания о российском социуме и настойчивая трансляция этого знания в общество. Никому и нигде не удалось утвердить демократию в отсутствие необходимого множества демократически мыслящих граждан. Модернизация общественного сознания в форме овладения технико-технологическими знаниями, начатая в ходе индустриализации 1930--1960 годов, должна быть продолжена. В XXI веке в стенах высшей школы студенты должны получать не только профессиональные знания для решения технических проблем. Но также, как советовал Сперанский, получать «образование гражданское», позволяющее рационально критически осмысливать сложнейшие социально-политические проблемы развития России. Со студенческой скамьи молодежь должна отчетливо знать: без реальной политической конкуренции невозможно создать эффективную систему стратегического национально-государственного управления, а потому и обеспечить поступательное, восходящее развитие общества.